ФОТО: Сайт «Вымпел-В»:
Опубликовано: Радио «Родезия»:
Сергей Карамаев
В 1992 году США ощущали себя на вершине мира, купаясь в лучах славы от недавней военной и политической победы в войне с Ираком. Вашингтон сумел собрать и успешно задействовать коалицию наций, чтобы освободить Кувейт от Саддама Хусейна. Также американская адмиристрация вовсю праздновала развал СССР и наступление эры «Нового Мирового порядка», концепцию которого озвучил президент США Джордж Буш-старший еще осенью 1990 года. «Холодная война» ушла в прошлое; главный соперник США — Советский Союз — распался, как собственно и распался соцлагерь. Коммунизм, как доминирующая идеология для значительного количества стран, испарился. Россию, преемницу СССР, всерьез не воспринимали — слабая, поверженная, задыхающаяся под грузом проблем, с черт-те-с-чем вместо экономики, занятая холодной внутренней гражданской войной, для Америки она не представляла угрозы, а на международной арене ее голос был практически не слышен. Под натиском демократии и числа стран, которые наперебой заявляли о приверженности к этому политическому строю, призрак ядерной войны отступил в тень. США остались единственной мировой сверхдержавой. Что касается американских военных, то они страстно желали показать всем и доказать urbi et orbi, что способны успешно реализовать любую операцию «Все что угодно, кроме полномасштабной войны». А политическое руководство Америки, пребывая в «головокружении от успехов», задумалось о том, что наконец-то пришло время перекроить мир, создав по всему глобусу демократические государства. Единственным вопросом оставался следующий — с чего именно начать?
Африка никогда не входила в зону жизненно важных интересов США. Во времена «Холодной войны» США в меру сил оказывали противодействие СССР, который в Африку вошел широко и размашисто — но противодействие это было не сказать, чтобы яростным. У Вашингтона были иные приоритеты — Центральная и Южная Америка, например, а также Европа и Ближний Восток. И вообще американцы, когда дело доходило до Африки предпочитали действовать от противного — если кто-то рассорился с СССР, то значит это наш союзник. Это в лучшем случае — в худшем американская политика в отношении Африки была насквозь причудливой и логическому объяснению не поддавалась (только политическому). США, например, отказались поддерживать Родезию, которая могла бы стать надежнейшим союзником Америки в регионе — в этом вопросе они проявили редкостное единодушие с СССР, заклеймив и осудив «расистский режим Яна Смита». Причина лежала на поверхности — поддержка белого режима в Африке в условиях массового «освобождения» Африки чёрной грозила обернуться проигрышем на выборах всех уровней, включая президентские: стоило американским неграм услышать, что Белый дом поддерживает тех, кто душит их африканских собратьев — волнений было не миновать. По той же причине (апартхейд и угнетение негров) США не поддерживали ЮАР, которая могла бы стать надежнейшим форпостом — хотя с приходом к власти Рейгана американцы стали активно оказывать помощь ангольскому движению УНИТА, боровшемуся против правящей партии МПЛА, тем самым невольно встав на одну сторону с ЮАР в «Пограничной войне». Что же касается остальных стран и регионов, то за исключением разве что Либерии, американское влияние там было минимальным и по большей части странным.
Сомали в этом плане из общей картины не выбивалось — крайне малое число американцев вообще представляло себе что это такое. Среди тех, кто представляли, большая часть преподавала географию, а меньшая — трудилась в ЦРУ и Госдепартаменте. Но и у них представления были довольно смутными — так, нищее государство, странным образом возникшее из бывших британских и итальянских колоний, имеющее выходы к Красному морю и Индийскому океану, когда-то входившее в соцлагерь, а ныне охваченное голодом и гражданской войной. И уж тем более мало кто давал себе труд разобраться в том, как устроено сомалийское общество.
А оно, как и сомалийская нация, никогда не было однородным — очень сложная и комплексная структура, основанная на клановом принципе, когда каждый клан подразделяется на под-кланы и так далее, вплоть до семейных групп. Для сомалийца важно не откуда ты родом, а к какому клану/семье ты относишься. От детей, вошедших в сознательный возраст, ожидается, что они способны рассказать семейную генеалогию до десяти-пятнадцати поколений назад. Соответственно, лояльность для сомалийца определяется следующим образом — сначала стоит семья, потом родственная группа, потом под-клан, потом клан и в конце — объединение (конфедерация) кланов, собственно составляющих нацию (пять крупнейших кланов страны: Дарод, Хавийе, Исак, Дир и Дигир-Мирифле).
До поры до времени соперничество между кланами находилось в неких разумных пределах — нация была объединена общей идеей «Великого Сомали». Но когда эта идея провалилась — в результате военных поражений — ситуация начала выходить из-под контроля. Маховик хаоса пошел раскручиваться; в ситуацию попытались вмешаться США и ООН — и последствия вмешательства оказались роковыми.
Свою определенную роль сыграл и СССР. Военная помощь Сомали началась еще в начале 1960-х годов, но тогда Москва не преследовала каких-то особых целей в этом регионе — так, дежурная помощь с прицелом на нечто большее в далёкой перспективе. Но после переворота 1969 года и прихода к власти Мохаммеда Сиада Барре советская помощь резко возросла — в Москве оценили стратегическое положение Сомали, позволявшее влиять на ситуацию в Красном море и Индийском океане. К 1977 году армия Сомали насчитывала 37 тысяч человек, на вооружении была тяжелая артиллерия, реактивные истребители и т.д. — и всё это благодаря любезной помощи СССР.
Барре, испытывавший натуральную эйфорию, решил поддержать сомалийских повстанцев в эфиопском Огадене — тем более, что на тот момент армия Эфиопии увязла в конфликте в Эритрее (Сомали и Эфиопия издавна были заклятыми противниками). Летом 1977 года сомалийские войска вторглись в Огаден и взяли под контроль большую часть территории. Но тут Барре столкнулся с тем, что Москва отказалась поддерживать его в этом предприятии — более того, Кремль явно дал понять, что предпочитает видеть союзником эфиопского лидера Менгисту Хайле Мариама (почему так вышло — вопрос отдельный). Соответственно, просьбы Сиада Барре о помощи были отвергнуты. В ответ глава Сомали денонсировал Договор о дружбе и сотрудничестве между двумя странами и выгнал из Сомали весь советский персонал. Все бы ничего — только военной помощи он лишился окончательно. СССР же на пару с Кубой, взяв эфиопскую армию под свое крыло, показали сомалийцам как по-настоящему надо воевать — в результате разбитая и деморализованная сомалийская армия в марте 1978 года бежала из Огадена.
Вот это поражение в Огадене и явилось толчком, запустившим цепочку событий. Офицерский состав армии Сомали настолько близко к сердцу принял поражение, что перешел к активным действиям — в апреле офицеры из под-клана Мажертейн (клан Дарод) взбунтовались и предприняли попытку свергнуть Барре. Восстание было жестко подавлено, но часть мятежников сумела бежать в Эфиопию, где организовала Демократический Фронт Спасения Сомали (ДФСС), развязавший партизанскую войну против режима Барре. Спустя три года возникла еще одна партизанская группировка — Сомалийское Национальное Движение (СНД), на основе клана Исак. Сиад Барре, пытаясь разобраться с инсургентами, среди прочих мер (политических, военных и экономических) начал зачищать армию от представителей других кланов и делать ставку на свой — под-клан Марехан клана Дарод. Ко второй половине 1980-х годов более половины должностей старшего и высшего офицерского состава занимали представители Марехана или родственных под-кланов. (В принципе, методы, которыми Сиад Барре пытался построить африканский социализм, у сомалийских кланов восторга не вызывали. Но когда Барре решил посягнуть на саму суть и основы — вот тогда кланы откровенно взбунтовались).
Поссорившись с СССР, Сиад Барре обратился за помощью к Западу — и, надо сказать, поимел ее изрядно. В 1980-е годы только от США он получил помощи на 800 миллионов долларов — четверть из них в виде военной помощи (за что открыл американцам доступ к портам и аэродромам). Помощь от Италии была и того больше — 1 миллиард долларов, половина этой суммы — в виде военной помощи. Позже было подсчитано, что на каждого сомалийца приходилось 80 долларов помощи — фактически половина от ВВП страны. Вообще, иностранная помощь стала основным источником дохода Сомали — но до простого народа она не очень доходила: всем распоряжался Сиад Барре, контролируя и распределяя ее по своему усмотрению (в первую очередь она шла окружению диктатора и его клану). На перепродаже помощи на черном рынке делались состояния. В 1988 году Всемирный банк опубликовал доклад: рост иностранной помощи в Сомали в 14 (!) раз превышал рост потребления продуктов питания. В 1970-х Сомали, будучи бедной страной все же могла себя полностью обеспечивать злаковыми культурами. К концу 1980-х она стала полностью зависимой от иностранной помощи — прибыль от продажи которой шла в карман правящей элите.
В 1988 году, стремясь выбить почву из-под ног сомалийских партизан, Сиад Барре подписал соглашение с Эфиопией, в котором стороны согласились прекратить поддержку повстанческих движений на своей территории. Таким образом, Менгисту Хайле Мариам получал возможность перебросить дополнительные части в Эритрею, а Сиад Барре — разгромить инсургентов в северном Сомали. Но такой временный союз со старым врагом вызвал у большинства сомалийцев искреннее возмущение — шаг Барре посчитали предательством. А партизаны из СНД, лишившиеся помощи Эфиопии и понимавшие, что сомалийская армия вот-вот развернет против них наступление, сами решили атаковать, взяв в кольцо ряд крупных городов севера. Правительственная армия ответила обстрелами и бомбардировками всего и вся. Север страны превратился в дымящиеся руины. Повстанцы были вынуждены отступить обратно в Эфиопию.
Тем временем Запад как-то подустал от постоянной помощи Сиаду Барре и начал сворачивать эти программы. В 1988 году США прекратили поставлять Сомали военную помощь, а в 1989 году — экономическую. И без поддержки со стороны Запада страна начала стремительно разрушаться, превращаясь в лоскутное одеяло уездных княжеств, контролируемых кланами — притом, что оружия в стране было более чем достаточно. Огаденцы из клана Дарод сформировали Сомалийское Патриотическое Движение (СПД). Клан Хавийе создал Объединенный Сомалийский Конгресс (ОСК). Вооруженные силы начали разбиваться на враждующие группы и фракции. Порядок разрушался, уступая место хаосу и беззаконию. Попытка ряда общественных деятелей Сомали направить процесс в мирное русло — они выступили с манифестом, в котором предлагали передать власть новому гражданскому правительству — привела к репрессиям и массовым арестам. Сиад Барре, по свидетельствам бывших чиновников его правительства, взял на вооружение принцип: «Я, может быть, и покину Сомали — но когда это случится, в стране останутся только дома, но не люди».
К 1990 году Мохаммед Сиад Барре практически не контролировал страну — его противники называли его не иначе как «Мэр Могадишо», намекая на то, что за пределами столицы власть Барре заканчивалась. Но и в Могадишо дела обстояли не так уж и хорошо. На авансцену вышел новый игрок — Мохаммед Фарах Айдид, глава военного крыла ОСК. Фарах был фигурой яркой и нерядовой: бывший офицер, обучавшийся в Риме и Москве, участник Огаденской войны, бывший посол в Дели, автор нескольких книг, умный, энергичный, жесткий, а порой и жестокий лидер. Фараха не без оснований называли человеком, который не сносит оскорблений — любой, кто рисковал вызвать его неудовольствие, попадал под трибунал или же просто лишался головы. К Сиаду Барре Фарах больших симпатий не питал — во-первых, по милости диктатора Сомали он отсидел шесть лет в тюрьме без суда и следствия, а во-вторых, Айдид принадлежал к конкурирующему клану Хавийе (точнее к под-клану Хабар Гидир).
В январе 1991 года остатки армии Барре были выбиты из Могадишо силами отрядов Айдида и отступили на юг. В столице начался хаос — помимо разграбления резиденции Барре, повстанцы опустошили цейхгаузы. Все склады с оружием были выметены подчистую — причем оружие ушло клановому «ополчению», а вот силы правопорядка загадочным образом вооружений лишились. Армия как таковая распалась, а борьба между кланами обострилась — до такой степени, что старейшины кланов были просто не в силах контролировать молодых «ополченцев».
Тем временем, в ОСК произошел раскол, выродившийся в вооруженное противостояние: с одной стороны на власть претендовал Фарах Айдид, глава военного крыла партии, с другой — видный сомалийский бизнесмен Али Махди Мохаммед из под-клана Абгаль, возглавлявший политическое крыло ОСК. Воспользовавшись занятостью и отсутствием Фарах Айдида (тот пытался окончательно добить Барре), Али Махди провозгласил себя главой нового правительства Могадишо. Это заявление мгновенно привело к межклановой сваре, а по сути — локальной гражданской войне за Могадишо. Город раскололся на два враждующих лагеря — ополчение Махди контролировало север, боевики Айдида — юг. Центр превратился в поле боя, а точнее в изъязвленные пулями и выстрелами голые пустые бетонные коробки, руины, когда-то бывшие домами — как только стихала стрельба, туда стекались мародеры, грабившие всё и вся. По официальным оценкам, результатами нескольких месяцев межклановой войны стали 14 тысяч убитых и 40 тысяч раненых. Сколько на самом деле погибло — вряд ли кто уже скажет. Счет беженцев также шел на десятки тысяч — люди бежали от т.н. «клановых зачисток», локальной формы геноцида. Смерть стала обычным явлением. Как невесело шутили сами сомалийцы, в Могадишо производят только две вещи: слухи и стрельбу — первое с утра до вечера, второе с вечера до утра.
Могадишо дело не ограничилось — на северо-западе страны СНД основало свое собственное правительство и провозгласило независимость Сомалиленда от остального Сомали (май 1991 года). Северо-восток был взят под контроль боевиками Мажертейна из ДФСС — позже там возникло территориальное образование Пунтленд. На юге Сиад Барре и Фарах Айдид ожесточенно сражались за район между реками Джуба и Шебелле — житницы южного Сомали. В результате регион пришел в полное запустение — скот был вырезан, склады разграблены или сожжены (это не считая таких «мелочей», как сожженные деревни и убитые местные жители).
Ситуация в Сомали — а точнее в том, что осталось от страны — наконец-то привлекла внимание Организации Объединенных Наций, которую на тот момент возглавлял египтянин Бутрос Бутрос-Гали. Амбициозный дипломат, Бутрос-Гали полагал, что роль ООН в новом мире («Холодная война» закончилась, СССР распался, США — единственная сверхдержава) должна быть более активной и динамичной. Проще говоря, Бутрос-Гали активно продвигал идею, что национальный суверенитет должен уступать решениям Совета Безопасности ООН, в тех случаях когда ООН посчитает нужным вмешаться в операции по обеспечению и поддержанию мира. В 1992 году Бутрос-Гали опубликовал доклад «Повестка дня для мира», в котором, в частности, писал: «Время полного и абсолютного государственного суверенитета прошло; теория суверенного государства просто не выдерживает испытания практикой».
Но одно дело — иметь желания, а другое — иметь возможности для претворения этих желаний. Американские правые давно подозревали ООН в том, что она стремится стать «мировым правительством» — в случае с Бутросом-Гали они, самое смешное, оказались, не так уж и далеки от истины. Бутросу-Гали очень хотелось, чтобы ООН стала той силой (единственной силой), от которой зависел мир и порядок на планете. Но, увы, ресурсов — как и людей — в ООН для осуществления этих целей категорически не хватало. (Справедливости ради стоит отметить, что их не хватало практически всегда).
К тому же, хаос, творившийся в Сомали, многократно увеличивал риски для персонала ООН — не говоря уж о гипотетической интервенции. В стране не существовало какого-то единого признанного правительства — куча банд и бандочек, увлеченно воевавших друг с другом и грабившими всё, до чего они могли добраться. ООН вывела весь свой персонал из Сомали еще в декабре 1990 года — после чего предпочла забыть об этой стране (по причине того, что там стало слишком уж опасно работать). ООНовские сотрудники, отвечавшие за Сомали, работали в уютных кондиционированных офисах в Кении, живя в тишине и спокойствии. Единственным международным агентством, рискнувшим работать в то время в стране, был Международный комитет Красного Креста. Совместно с Сомалийским обществом Красного Полумесяца МККК организовал масштабную программу помощи голодающим — правда, ради этого им пришлось кое-чем поступиться: в частности, нанимать для охраны вооруженные банды и закрывать глаза на хищения гуманитарной помощи. ООН в тот момент упорно игнорировала сомалийскую проблему, причем настолько упорно, что в какой-то момент терпение МККК переполнилось, и он выступил с публичной резкой критикой Организации — случай доселе небывалый. Один из руководителей МККК выступая по телевидению, ядовито поинтересовался — как же так получается, что у ЮНИСЕФ (Детский фонд ООН) в Найроби аж 13 сотрудников сомалийского департамента, притом, что в Могадишо — ни одного?
В марте 1992 года Айдид и Махди заключили перемирие — и ООН усмотрела в этом возможность вмешаться в ход событий. Было решено послать в Сомали полсотни международных наблюдателей и 500 «голубых касок» для их охраны, а также для обеспечения поставок помощи. В апреле 1992 года Совет Безопасности ООН учредил миссию ООН в Сомали (UNOSOM), под руководством видного алжирского дипломата Мохаммеда Сахнуна.
Уже в начале мая Сахнун прибыл в Могадишо — при этом он не располагал ни бюджетом миссии, ни персоналом, ни сколь-нибудь полными данными о том, что творится в Сомали. Более того, и офиса у миссии в тот момент не было. Тем не менее, он сразу же приступил к переговорам с Фарах Айдидом. Тот же, в свою очередь, с крайней подозрительностью отнесся к действиям ООН. Айдид полагал — и не без оснований — что ООН просто хочет вывести его из игры, сделав ставку на Махди. Сахнун два месяца обхаживал Айдида, прежде чем тот согласился допустить наблюдателей; еще месяц ушел на то, чтобы получить согласие на ввод 500 пакистанских солдат из ООНовского контингента.
В Могадишу, тем временем, власти не было вообще. То есть никакой. Районы и улицы контролировались различными бандами и бандочками (которых деликатно именовали «ополчением»). Бандиты разъезжали в «техничках» — грузовичках-пикапах, в кузовах которых устанавливались пулеметы или легкие орудия. (Название этих боевых фургонов возникло случайно — МККК, вынужденный платить бандам отступные за проводку автоколонн с гуманитарной помощью, списывал эти деньги как «оплату технических расходов». Постепенно термин «техничка» прилип к этим машинам). «Ополченцы», находящиеся, как правило, в состоянии наркотического опьянения (едва ли не поголовно они употребляли «кат» — листья кустарника Catha edulis, которые в странах Аравийского полуострова и Африканского рога используются в качестве наркотического стимулятора) разъезжали по улицам, грабя и убивая. За контроль над морским портом и аэропортом бились несколько группировок — каждая требовала, чтобы именно ей платили посадочные сборы. «Ополченцы» тормозили грузовики с помощью, требуя дани, занимались банальным рэкетом, грабили склады — а попутно каждая банда старалась под корень извести соперников. Гуманитарным организациям приходилось идти на изощреннейшие переговоры, чтобы провести автоколонны до места назначения. «Ополченцы» рассматривали машины с помощью как в буквальном смысле слова «золотые караваны». В одном из эпизодов группировка тяжеловооруженных ополченцев численностью в 80 штыков сопровождала колонну с гуманитарной помощью в Джохар. По прибытии на место, боевики потребовали, чтобы им заплатили в семь раз больше той суммы, на которой договорились сначала — в противном случае они угрожали сорвать распространение помощи. К просьбам и доводам сотрудников МККК они оставались глухи — главное, это деньги, а голодает кто-то или умирает, да наплевать. Переговоры с боевиками заняли целый день — в итоге МККК заплатил им втрое больше оговоренной суммы.
Несмотря на такие условия Сахнун продолжал свою работу — не зная ни сна ни отдыха. И это принесло свои плоды. Сахнуну удалось завоевать сначала доверие, а потом и уважение со стороны кланов и разнообразных «ополчений». Сахнун общался со всеми, выслушивал любого, старался взывать к логике, заручился доверием нейтральных кланов. Что немаловажно, Сахнуна уважали и в гуманитарных организациях. Алжирец искренне считал, что каким бы тяжелым и бедственным положение в Сомали ни было, выход есть всегда. Он изо всех сил старался гасить межклановые распри, заражая своей уверенностью старейшин. В свою очередь те использовали свое влияние на членов клана. Постепенно, шаг за шагом, ситуация менялась — не так быстро, как хотелось, но менялась. Сомалийцы начинали верить, что ООН и впрямь способна изменить положение к лучшему.
Увы, к огромному сожалению, они были жестоко обмануты в своих ожиданиях (не они одни, впрочем — «компетентность» и «эффективность» ООН давно уже стала притчей во языцех). В то время как Сахнун пытался что-то сделать, не имея при этом практически никаких ресурсов, ООНовская бюрократия тянула очередную волынку, занимаясь в первую очередь тем, чем занимается любой чиновник под этим солнцем — обеспечением собственного существования. Отсюда вытекали бесконечные задержки, утрясания, бюрократические войны, некомпетентность и прочая и прочая. ООН никак не могла организовать ни воздушных логистических операций для доставки помощи, ни просто обеспечить охрану гуманитарным колоннам и сотрудникам агентств. Тем временем, число смертей только росло. Кадры из Сомали (довольно жуткие) замелькали в газетах, журналах и на телевидении — и с увеличением потока материалов росла и критика действий — а точнее бездействия — ООН, причем как со стороны, так и изнутри. Тревор Пейдж, глава Всемирной продовольственной программы (ВПП), заявил, что голод в Сомали можно было предотвратить (или, по крайней мере, уменьшить масштабы) — если бы ООН не тянула с засылкой в страну экспертов: «Мы пустили всё на самотёк, не уделяя ситуации должного внимания. Гуманитарными вопросами занимались люди, не имевшие никакого опыта в этом деле, не понимавшие ситуации, и, соответственно, не поднимавшие тревогу». Пэйдж, который на тот момент занимался вопросами преодоления продовольственных кризисов более 30 лет, сравнил голод в Сомали с гуманитарными катастрофами в Биафре в конце 1960-х годов и с кризисом в Бангладеше в 1971 году — с той разницей, что тогда ВПП была лучше подготовлена к подобным ситуациям. По оценке Пэйджа страна нуждалась минимум в 400 тысячах тонн продовольствия ежегодно — к августу удалось доставить и распределить четверть от этого количества. И причина тому, как заявил Пэйдж — в неорганизованности ООН. Руководитель ЮНИСЕФ и вовсе назвал ситуацию Сомали крупнейшим провалом ООН за всю историю. Даже Санхун потерял всякое терпение и резко отозвался о бездействии ООН. Выступая в октябре 1992 года в Женеве на конференции по сомалийской проблеме, он заявил, что в стране от голода умерло 300 тысяч человек — в то время как ООН не сделала ровным счетом ничего, чтобы удержать Сомали от сползания в хаос.
Возможно, именно это и стало последней каплей — через несколько дней после этой речи Санхуна Бутрос-Гали отстранил его от руководства программой. Понятно, что неудовольствие главы ООН вызвала критика — но была и еще одна причина. Бутросу-Гали хотелось быстрых, а самое главное — эффектных результатов, которых можно было бы предъявить общественности. «Мягкий» и неспешный путь Санхуна египтянина не устраивал (несмотря на прогресс, достигнутый алжирским дипломатом) — Бутрос-Гали стремился превратить ООН в «машину добра», которая может действовать не только гуманитарными способами, но, если понадобится, еще и силой.
Существует версия, что за отстранением Санхуна стояли американцы — и предположение это очень похоже на правду. От отставки Санхуна в первую очередь выиграли крупнейшие американские агентства помощи. Они активно лоббировали «жесткую» или силовую стратегию (читай — интервенцию ООН) — и «мягкий» путь Санхуна их не очень устраивал. Хотя, к тому моменту (осень 1992 года) в отдельных районах Сомали ситуация начала потихоньку выправляться: в Байдоа, например, смертность упала с 1700 человек в неделю до 300. Тем не менее, руководители организаций открыто призывали к интервенции. Филипп Джонсон, президент Care-US заявил, что «международное сообщество, при поддержке войскового контингента ООН, должно войти в Сомали и напрямую управлять этой страной, поскольку там нет никакого правительства». Еще одно агентство, Care International обосновывало вторжение тем, что в стране «анархия, развал и полное отсутствие общественных, экономических и политических структур». Формально в своих оценках ситуации они были правы — в Сомали действительно творился хаос и страны как таковой не было, и люди мёрли тысячами. Просто вместо постепенной эволюции, нудной, кропотливой и самое главное, неблагодарной работы, они хотели стремительных результатов (ну и желательно славы). В том же октябре Бутрос-Гали назначил Джонсона кризис-менеджером программы продовольственной помощи Сомали. Первое же публично заявление Джонсона на этом посту было примечательным: «Мы должны вступить в бой с сомалийцами — и если потребуется сражаться с ними. Продовольствия хватает, а наши агентства готовы его доставить. Но пока что нам приходится уклоняться от боёв и иметь дело с теми, кто стремится нажиться на поставках и лишить детей еды». Это сказал не отставной милитарист, не действующий генерал, а руководитель гуманитарного агентства.
Бутрос-Гали, тем временем, в своем стремлении как-то заретушировать провальные действия ООН и расширить влияние организации, нашел — как ему казалось — логичный выход. Не имея достаточных ресурсов, он обратился за помощью к США — а те, надо отметить, были только рады лишний раз поиграть мускулами, паче под флагом ООН. В данном случае вырисовывалась идеальная ситуация — американцы получали возможность унять кучку разбушевавшихся подонков, а после водрузить голубой флаг высоких гуманистических идеалов.
На смену Мохаммеду Сахнуну пришел назначенец Бутроса-Гали иракский диплома Исмат Киттани. С самого начала он выбрал прямо противоположную стратегию — там, где Санхун искал возможность договориться, иракец шел на открытую конфронтацию. Замкнутый и надменный, не питавший к сомалийцам никаких теплых чувств, Киттани за все свое время в Могадишо провел только две встречи с Айдидом и Махди — притом, что Санхун встречался с ними постоянно. Киттани дал понять, что при нем не будет никакой дипломатии, никакого баланса, никакого видения будущего для страны, но самое главное — в нем не было той искренности, которая вызывает уважение даже у противника. Стремясь ускорить прямое военное вмешательство, Киттани посылал Бутросу-Гали сфабрикованные отчеты. По его оценкам, боевики разворовывали или присваивали от 70 до 80 процентов продовольственной помощи. Сахнун, знакомый с ситуацией куда лучше, считал, что потери колеблются между 15 и 40 процентами. МККК полагал, что цифры и того меньше — от 15 до 20 процентов. Но кого волновало их мнение — Секретариат ООН и Госдепартамент США предпочитали использовать данные Киттани и приводили их как истинные во всех отчетах и документах — лоббируя тем самым скорейшее вмешательство.
Всё к тому и шло. К делу подключились СМИ — нельзя сказать, что они и ранее игнорировали Сомали (все-таки кадры умерших или умирающих от голода — это эффектно, это рейтинг, это тираж), но появлялись они от случая к случаю. Теперь же освещение сомалийской проблемы превратилось в медиа-кампанию. Паче что сомалийские боевики не уставали подкидывать информационные поводы. Порт в Могадишо был закрыт — по причине того, что не удалось договориться с «ополченцами». Корабль с гуманитарной помощью обстреляли. В американских газетах замелькали рассуждения и требования политики «стреляй, чтобы накормить» («shoot to feed»). Американские агентства помощи поставили ультиматум — либо в Сомали вводится контингент для охраны, либо они сворачивают всю свою деятельность. 29 ноября Бутрос-Гали публично заявил, что мирный процесс в Сомали уже невозможен. На заседании Объединенного комитета начальников штабов в Вашингтоне военное руководство США согласилось, что военная интервенция в Сомали вполне осуществима.
К этому же вывод пришел и президент Буш — тем более, что с медийной и публичной точки зрения вмешательство в дела Сомали выглядело довольно привлекательно: в конце концов, Америка на всех углах заявляла о своей приверженности делу укрепления стабильности во всем мире. Да и оказание гуманитарной помощи голодающим сомалийцам опять же выглядело более позитивным, чем миротворческие усилия в Боснии. Правда не все разделяли уверенность в том, что США так уж необходимо вмешаться в ситуацию — советник президента по вопросам национальной безопасности Брент Скаукрофт заявил, что войти в Сомали легко — а вот уходить оттуда будет чрезвычайно трудно. Похожие мнения высказывал и генерал Колин Пауэлл, тогдашний председатель Объединенного комитета начальников штабов — по его мнению, положить конец страданиям сомалийского народа можно было только с помощью массированной интервенции, но это, как отмечал Пауэлл в своем меморандуме, таит опасность вовлечения американских сил в гражданскую войну.
3 декабря Совет Безопасности ООН единогласно принял Резолюцию № 794 и санкционировал развертывание Объединенной оперативной группы (Unified Task Force — UNITAF), с тем, чтобы та «использовала все необходимые средства, чтобы в кратчайшие возможные сроки создать безопасные условия для операций по оказанию гуманитарной помощи в Сомали». UNITAFявлялась многонациональной военной группировкой (около 40 тысяч личного состава), возглавляемой США (28 тысяч), в которую также входили подразделения из Бельгии, Италии, Канады, Нигерии, Франции и ряда других стран. Командовал американскими и ООНовскими частями генерал-лейтенант морской пехоты США Роберт Джонстон. Президент Буш, надеясь на триумф, который бы увенчал конец его президентского срока, назвал данную операцию «Восстановление надежды». Ряд стран, правда, выступил против такого усиления американского влияния — опасаясь, что операция вместо гуманитарной превратится в обычную военную. Итальянцы и французы опасались, что усиление военной составляющей приведет к тому, что сомалийские кланы почувствуют угрозу, что приведет к эскалации насилия. Но Бутрос-Гали отчаянно нуждался в американской военной силе и отмел все претензии.
Но не успели еще высохнуть чернила на резолюции, как между ООН и США разгорелся принципиальный спор: должна ли UNITAF разоружать сомалийские «ополчения»? В письме к Бушу Бутрос-Гали настаивал, что разоружение банд является необходимым условием всей операции: «Без выполнения этого условия создание безопасных условий, о чем говорилось в Резолюции Совета Безопасности, не представляется возможным». В Вашингтоне придерживались иного мнения — Министерство обороны США категорически не желало военных потерь и не выказывало никакого желания ввязываться в процесс разоружения банд. Сам же президент Буш рассматривал операцию как своеобразную акцию Армию Спасения — пришли и накормили. Тем более, что приближалось Рождество, а согласно традиции, в этот праздник никто не должен был оставаться голодным. По крайней мере, так это подавалось в СМИ. В итоге задачи UNITAF свелись к обеспечению безопасности дорог, по которым двигались автоколонны с гуманитарной помощью, обеспечение безопасности морских и воздушных портов, обеспечение безопасности пунктов раздачи помощи и поддержка гуманитарных операций ООН и различных НПО.
Американские части высадились в Могадишо 9 декабря 1992 года — по сути это был тщательно подготовленный спектакль. Снимать высадку американской морской пехоты слетелись корреспонденты со всего мира — правда, при этом не наблюдалось ни одного «ополченца». Уже через полчаса после высадки американское военное командование раздавало интервью в прямом эфире, делая акцент на исключительно гуманитарном характере миссии.
Большинство сомалийцев как раз приветствовало американцев, полагая, что те разоружат «ополченцев» и наведут в городе порядок — жизнь в условиях постоянной стрельбы не сахар. Сами «ополченцы» и их командиры также давали понять, что не желают никаких проблем и в принципе готовы были сдать изрядную часть оружия. Стоит помнить, что в то время образ Америки, сформированный СМИ и кинематографом, был впечатляющим: вооруженные по самому последнему слову широкоплечие американские солдаты; танки, ракеты, самолеты, корабли, вездеходы; решимость применить силу — всё это играло на образ Америки как самой сильной страны мира. К тому же не так давно был усмирен Ирак — а Война в Заливе была в том числе и тщательно срежиссированной телевизионной войной, которую смотрели практически по всему миру, а уж в северной Африке и подавно. Опять же, американцы где ненавязчиво, а где и открытым текстом давали понять, что это именно они победили СССР, другую крупную державу. Соответственно, прибытие американских экспедиционных сил с точки зрения сомалийцев — как обычных людей, так и боевиков — выглядело как наступление неотвратимой и несокрушимой лавины, с которой бодаться бессмысленно. Именно так расценили высадку UNITAF и Айдид и Махди — как свершившийся факт. Каждый при этом надеялся обернуть ситуацию в свою пользу и попытаться заставить американцев сыграть на их стороне. 11 декабря, спустя два дня после высадки, бывший посол США в Могадишо, а ныне спецпосланник президента Буша, Роберт Окли под прицелом телекамер свел вместе Айдида и Махди — спустя более года после начала боевых действий старые враги наконец-то встретились лицом к лицу.
С самых первых дней американская стратегия стала давать сбои — поскольку основывалась на ошибочных действиях и представлениях. Во-первых, принцип «нулевых потерь» для американцев был свят — и чтобы его соблюсти они были готовы идти на все. Исходя из этого, они возвели Айдида и Махди чуть ли не в ранг полноправных партнеров миссии, тем самым придав им легитимный статус — ровно в тот момент, когда власть этих полевых командиров неуклонно скатывалась вниз. Фактически вместо того, чтобы, грубо говоря, показать, кто здесь хозяин, американцы уравняли себя с полевыми командирами — ну или подняли их до своего статуса. Восточные и африканские народы такие моменты чувствуют интуитивно — что не могло не сказаться.
