ФОТО:
Игорь Панкратенко
Мало кто сомневался, что встреча президентов Азербайджана и Армении Ильхама Алиева и Сержа Саргсяна при посредничестве главы России Дмитрия Медведева в Казани закончится ничем.
Стороны ограничились совместным заявлением, в котором констатировали достижение взаимопонимания по ряду вопросов, решение которых способствует созданию условий для одобрения Основных принципов урегулирования конфликта. В переводе с дипломатического языка на русский это означает, что стороны не договорились ни о чем.
Сопоставляя это событие с отменой визита Махмуда Ахмадинежада в Ереван 6 июня, любой аналитик сделает вывод о том, что в существующей по факту вокруг проблемы Нагорного Карабаха геополитической оси Москва-Ереван-Тегеран накопилось достаточное количество проблем, ставящих само существование этой и без того почти виртуальной оси под вопрос…
В многочисленных комментариях по итогам «казанской встречи», в обсуждениях дальнейших перспектив развития ситуации вокруг «карабахского узла» упускается один, весьма на мой взгляд важный, момент, а именно – позиция Ирана в данном вопросе. Этот момент тем более интересен, что в более широком смысле для России речь должна идти не столько о перспективах решения армяно-азербайджанского конфликта (на мой взгляд, в ближайшие 10-15 лет он вообще не имеет дипломатического решения), а о перспективах виртуальной геополитической оси Москва-Ереван-Тегеран, сложившейся вокруг «карабахского узла» по факту за последние двадцать лет.
Это тем более важно, что, на мой взгляд, в одной части оси, а именно в армяно-иранских отношениях наметилось определенное, и весьма серьезное охлаждение. Не считаю преувеличением утверждение, что в период правления Сержа Саргсяна, отношения с Ираном, пожалуй, смещены на второй, а то и на третий план внешнеполитической повестки Армении.
Причины этого достаточно глубоки, рассматривать их надо в отдельном материале об особенностях внешней политики Армении за последние двадцать лет, поэтому ограничусь лишь некоторыми заметками о внешней политике Ирана на «армянском» направлении.
. И здесь нечего возразить. Вопреки распространенному убеждению, Иран не стремится занять роль третьей силы на Кавказе. Скорее уж к этому стремилась Турция, но ее стремление не совпадало с ее реальным возможностям. И в другой виртуальной оси вокруг Южного Кавказа, Вашингтон-Баку-Анкара, Турция все более склоняется к роли наблюдателя. Скорее уж логичнее говорить об активизации на Южном Кавказе Израиля, активизации в регионе, который Тель-Авив рассматривает в том числе как перспективный рынок ВТС.
С момента возникновения армяно-азербайджанского конфликта Иран оказался в более чем сложном положении. «Поддержка Азербайджана могла спровоцировать внутренний конфликт с элитой армянской общины внутри Ирана. .
Кроме того, изначально в Иране присутствовало и присутствует сегодня четкое геополитическое осмысление опасности военных действий между Арменией и Азербайджаном, выражающееся во внутрииранском «азербайджанском факторе». С учетом того, что численность азербайджанцев в Иране сегодня составляет около 15 миллионов (в самом Азербайджане их около девяти миллионов), эскалация конфликта может привести:
Во-первых, к притоку азербайджанских беженцев в районы Северного Ирана;
Во-вторых, к вполне предсказуемому разжиганию внешними силами и их агентурой в Иране сепаратистских настроений в северных территориях Ирана.
Все эти факторы в совокупности обеспечили более чем взвешенный подход руководства Исламской Республики Иран к проблеме Нагорного Карабаха. Более того, стремление Ирана к стабильности в регионе, к соблюдению баланса сил автоматически сближает его позицию с позицией Москвы.
Поэтому, вопреки давлению некоторых внутриполитических сил, требовавших, чтобы Иран занял проазербайджанскую позицию, изначально Иран сделал упор на развитие мирного экономического сотрудничества с Южным Кавказом. В части Армении можно говорить, например, о столь крупномасштабных проектах как строительство железной дороги, которая соединит две страны, 3-й высоковольтной линии электропередачи Армения-Иран и 2 совместных ГЭС на пограничной реке Аракс.
И что бы не говорилось (в том числе – и в армянских масс-медиа), за эти 20 лет Иран не сделал ничего, что могло бы нарушить внутрирегиональный баланс. Ирану удается, солидаризируясь с тем же Азербайджаном в культурно-религиозном контексте, одновременно иметь нормальные отношения с Арменией. Ни о какой военной помощи со стороны Ирана ни одной из сторон карабахского конфликта и речи не могло быть. Как бы ни складывались отношения Ирана с внешним миром, в своих отношениях с Арменией, Азербайджаном и Грузией он не создал ни одной проблемы, в том числе – и для интересов России.
Вместе с тем, Тегеран дает понять, что экономический диалог с Ереваном будет углубляться и расширяться, в том числе и за счет строительства трансграничных коммуникаций, при условии сохранения региональной стабильности, которая, с точки зрения иранской стороны, должна обеспечиваться исключительно странами региона. Присутствие нерегиональных сил на иранском приграничье – неприемлемо и опасно для Ирана. Исходя из этого, Иран требует учета своих интересов в процессе урегулирования нагорно-карабахского конфликта. И именно в это позиции, о недопустимости присутствия нерегиональных сил на Южном Кавказе – заключается взаимный стратегический интерес России и Ирана в урегулировании армяно-азербайджанского конфликта.
Ведь совершенно очевидно, что ни одна из сторон (ни Армения, ни Азербайджан), не способна сегодня по своему военному потенциалу обеспечить решение вопроса Нагорного Карабаха военным путем. Что бы ни заявляли о своем военном потенциале стороны, речь, в случае эскалации напряженности, может идти лишь о вялотекущем конфликте, который с высокой долей вероятности будет использован для размещения международных миротворческих сил на границах Ирана. И для России, и для Ирана такой вариант будет означать серьезное осложнение геополитической ситуации. Словом, политика Ирана в отношении «карабахского узла» предельно прагматична, прозрачна и продиктована интересами национальной безопасности.
Что же касается внешней политики Армении, и, в частности, ее «иранского направления», то приходится признать, что у нее нет столь же четко сформулированных и определенных принципов взаимных с Ираном отношений.
Собственно, порой создается впечатление, что вообще вся внешняя политика Армении носит достаточно рефлексивный и реактивный характер. Отсрочка визита президента Ирана Махмуда Ахмадинежада в Армению, который должен был состояться в начале июня, по сути, осталась незамеченной, а, между тем, это весьма красноречивый факт, который говорит о серьезном кризисе доверия в армяно-иранских взаимоотношениях.
У стороннего наблюдателя складывается впечатление, что власть Армении вспоминает о существовании Ирана лишь из случая к случаю, когда возникает острая необходимость укрепить свои позиции в других внешнеполитических направлениях, с тем, чтобы закрепившись там, смочь удержать бразды правления внутри страны. И неслучайно Армения вспоминает Иран именно тогда, когда имеют место, либо ожидаются неприятные развития, скажем, в карабахском вопросе, когда надежда на обеспечение благосклонности одной лишь Минской группы становится недостаточной и опасной для Армении, и появляется необходимость активизировать в сложившейся ситуации и некие иные факторы.
А когда эта острая необходимость исчезает – в паруса армянской внешней политики начинают дуть несколько иные ветры, что проявляется не только во внешнеполитических заявлениях (цена которых для ряда стран, в том числе – и для Армении, не столь уж и высока), но и в информационном поле.
.
Стоит ли удивляться, что в ситуации подобного противоречия- конкретные и прагматичные стратегические интересы Ирана в регионе и некая «ветреность» армянской внешней политики (у которой, кстати, не такой уж и большой выбор), Иран попытается найти в регионе более принципиальных, надежных и предсказуемых стран-партнеров? И чем обернется тогда для Армении потеря такого потенциального стратегического партнера? И с чем останется Россия?
Совершенно очевидно, атмосфера армяно-иранских отношений в условиях, когда граница Ирана контролируется армянами, и она же, когда с согласия Армении этот контроль будет передан, скажем, какой-либо из стран НАТО, не состоящей в МГ ОБСЕ — две совершенно разные вещи. Поэтому все жестче и жестче в переговорах с Арменией иранская сторона ставит вопрос о политической стабильности в регионе на первое место, подразумевая тот очевидный для Тегерана и Москвы (и спорный для всего остального западного мира) факт, что данная стабильность будет поставлена под сомнение вмешательством в текущую ситуацию сил извне.
, Vol. 1 (1) — Winter 2006 |
», Независимая газета, 26 июня 2011 |
Опубликовано: Полярная звезда:
