Опубликовано: Русский журнал. .
Ярослава Забелло
Английский писатель и (по всей вероятности) разведчик Грэм Грин был католиком. Именно поэтому почти во всех его романах есть хотя бы один персонаж-католик, иногда больше. Обычно они ведут себя точно так же, как все прочие герои — протестанты или неверующие, — но с одной принципиальной разницей: они существуют в другом мире, где, кроме машин, работы, выпивки, девушек, есть еще рай, ад, вина, искупление, Бог.
То же самое можно сказать о верующих мусульманах. Их образ жизни и мышления до какой-то степени понятен православным и совершенно чужд неверующей части общества. Сколько в России мусульман, точно никто не знает, — называют цифры от 12 до 50 млн. человек. Обычно это просто сумма численности всех тех народов нашей страны, которые традиционно исповедуют ислам. В российской политической жизни на сегодняшний день мусульмане — безмолвное меньшинство. Пресловутый «исламский бум» на 90% пока что сводится к обвинениям в экстремизме или защите от этих обвинений. Вполне вероятно, что, не будь ваххабитов и Чечни, мусульманами в России вообще никто бы не интересовался — не зря многие журналисты в провинции до сих пор считают ислам «экзотической религией», которая является миру не иначе как в сочетании с лязгающими оборотами вроде «джихад», «национальная безопасность», «контртеррористическая операция»
Что же в действительности представляет собой это меньшинство, чего оно хочет, каковы его интересы?
Определить, что такое «мусульманин», не так просто. С одной стороны, существует идентичность «Я мусульманин», за которой ничего, может быть, и нет. Мусульманами считают себя и светские люди, которые ни разу в жизни не были в мечети, не соблюдают ни одного из пищевых запретов и никогда не открывали Коран. Тем не менее они остро чувствуют свое отличие от «русских вообще». Воспринимают себя как мусульман почти 100% «мусульманского населения», намного больше, чем распространена «православная идентичность» у русских (по разным данным, от 65% до 75%). Есть люди «мусульманской национальности», не считающие себя мусульманами (например, православные — татары-кряшены, атеисты и т.д.), но статистически их ничтожно мало.
Однако достоверных данных о том, какой процент из ощущающих себя мусульманами соблюдает предписания своей религии и, тем более, руководствуется исламскими нормами в политической жизни, нет.
Ислам в России — чужой среди своих?
Принципы отношений российского государства с мусульманами менялись не раз. Вплоть до Петра I, пытавшегося создать в России государство европейского типа, политика по отношению к мусульманам сочетала слияние их элиты с верхушкой российского общества, с одной стороны, и медленную насильственную русификацию и христианизацию основной части населения, с другой. Стремление Петра и его последователей сделать империю более однородной привело к тому, что мусульман стали вытеснять из российской политической жизни и вести среди них активную, часто насильственную миссионерскую работу. Более или менее последовательно «исламская политика» стала проводиться только с конца XVIII века, после Указа Екатерины II о создании Оренбургского магометанского духовного собрания (1788), что означало поворот российской имперской политики от подавления мусульман к легитимизации.
Указ имел одно важное следствие — это была попытка сформировать в России официальное исламское духовенство по образу православной церкви, с четкой иерархией, чтобы было понятно, кто кому подчиняется. Собрание во главе с муфтием имело право осуществлять шариатское судопроизводство по гражданским делам, но главной его обязанностью было экзаменовать мулл на право быть официальными служителями культа. После сдачи экзамена документы поступали в Департамент духовных дел иностранных исповеданий МВД — внештатными сотрудниками которого, по большому счету, и были муллы, — и передавались на высочайшее утверждение.
Так появились понятия «указной» и «неуказной» мулла. Было издано распоряжение мулл неуказных вывести «за штат». Это было первое в истории России разделение ислама на мечетный и внемечетный, официальный и неофициальный, что имело важные последствия. Всем, кто по тем или иным причинам не попадал в число указных мулл, — не имел средств доехать до Уфы (хотя собрание называлось Оренбургским, оно находилось в Уфе) или по политическим соображениям не хотел связываться с русской властью, — пришлось перейти к полуподпольной деятельности. Впервые в российском исламе была создана не свойственная ему жесткая иерархия — власть нуждалась в муфтии-«смотрящем», функционере наподобие обер-прокурора Синода, который отвечал бы за действия мусульман и правильное содержание проповедей.
Тем не менее при Екатерине мусульманам предоставлялась большая степень свободы, если они выполняли то, что от них требовалось: не поднимали бунтов, поставляли рекрутов, платили налоги. В XIX столетии все изменилось. Для консервативно-монархической элиты этого времени муфтият в Уфе был уже не средством управления, а опасным орудием сплочения мусульман. Появился страх, что муфтий поднимет мусульман на восстание, и теперь речь шла не просто о муфтии-ответственном, а муфтии, ответственном именно перед ними, муфтии, который давил бы «революционную гадину».
Курс на «встраивание» мусульман в империю сменился политикой духовной русификации. В 1856 году после перевода Восточного разряда из Казанского университета в Петербургский на его месте была создана сеть миссионерских отделений Казанской духовной академии: противомусульманское, противобуддийское, противораскольническое. Лучше всего работало именно противомусульманское, которое разработало целую серию мероприятий по христианизации татар-мусульман, — у истоков ее стоял Николай Иванович Ильминский, переводивший христианские богослужебные книги на татарский язык и пытавшийся создать национальную татарскую православную церковь.
Ильминскому принадлежала идея культуры инородцев, национальной по форме, но православной по содержанию, которая полностью так и не была реализована в царской России. Впервые подобный проект был развернут в полной мере уже при СССР — с той разницей, что содержание предполагалось социалистическое. Даже риторические приемы советской антиисламской пропаганды были очень похожи на доводы православных миссионеров и местами повторяли их дословно.
Вопрос, насколько такая политика оказалась успешной, достаточно сложен. С одной стороны, как справедливо отмечает в «Этнографии чеченской войны», в СССР действительно сложился особый суперэтнос, и народы, которые его составили, обрели особые черты. Так, чеченец из России во многом ближе по привычкам, культуре, образу жизни к русскому, чем к чеченцу из Иордании. Однако в целом мусульманские народы, даже интеллигенция, были затронуты этим процессом гораздо меньше, чем славянские, и в том, что касается способа мышления или ценностей, даже очень сильно русифицированные чеченцы вроде Р.Хасбулатова далеки от русских.
Если И.В.Сталин в мусульманском вопросе был до некоторой степени последователем Ильминского и Победоносцева (некоторые места из его работ наводят на мысль, что он использовал труды Ильминского), то к концу существования СССР никакой «мусульманской» внутренней политики уже просто не существовало. С закрытием в 1946 году кафедры кавказоведения в ЛГУ перестала существовать научная школа по Северному Кавказу. Казанская школа, изучавшая народы Поволжья, исчезла еще раньше, вместе с миссионерскими отделениями. В брежневскую эпоху уже не было ни кадров, способных решать национальные проблемы, ни даже понимания того, что не все гладко. Считалось, что мусульманские народы окончательно встроены в советский народ, а религия влияет на них так слабо, что ее можно не принимать во внимание.
Применять сегодня метод Екатерины (государство не вмешивается в дела мусульман, пока те выполняют определенные правила) было бы довольно сложно и чревато непредсказуемыми последствиями, потому что мусульмане уже не механически присоединенный элемент, а часть российского организма, влияющая на состояние целого. Способ Ильминского — культура, национальная по форме, но православная, социалистическая и т.д. по содержанию, — использовать трудно, поскольку нет общероссийской государственной идеи, которую можно было бы сделать тем самым содержанием. Поэтому в политической жизни как-то сам собой оформился временный, тактический принцип «Разделяй и властвуй». В основе его лежит стремление властей иметь надежного муфтия-ответственного, что в условиях раскола российского исламского сообщества на две части — Центральное духовное управление во главе с шейхом Талгатом Таджуддином и Совет муфтиев России во главе с шейхом Равилем Гайнтудином — вылилось в выжидание, кто из двоих победит, «подмяв» под себя больше религиозных общин, и, соответственно, сможет лучше выполнять функции «смотрящего».
