А. Дейнека. «Покорители космоса» (1961)КАРТИНА: А. Дейнека. «Покорители космоса» (1961)

КНИГА: Шушкевич Ю.А. Вексель судьбы. — М.: Издатель Воробьёв А.В., 2014. — 528 с.

ISBN 978–5–93883–244–2

“Молодым людям, мечтающим со временем войти в ареопаг глобальной финансовой аристократии, следует начинать сознательную жизнь не с Высшей школы экономики, а взрослеть в какой-нибудь максимально радикальной партии – например, поближе к Эдуарду Лимонову”.

Анализ мнений и отзывов по роману «Вексель судьбы» (изд.Воробьев А.В., ISBN  978-5-93883-244-2), высказанных во время встречи с читателями в марте 2015 г.

 

Основной сюжет

Итак, основная сюжетная линия в романе – это история жизни и приключения воскресших фронтовых разведчиков и их современных друзей в Москве, Швейцарии, в районе Ржева, в Волгоградской области, на автотрассе “Дон” и т.д. Всё происходило совсем недавно – в 2012 году. В течение девяти месяцев с апреля по декабрь из дрожжей старой закваски, привнесённых в наш век вернувшимися из 1942 года разведчикам Гурилёвым и Здравым, в соединении с почти погибшей, раздавленной пустотой и всеобщей ложью жизнью нашего современника Бориса Кузнецова и его сестры Марии – вдруг неожиданно и стремительно рождается новая жизнь.

Эта новая жизнь имеет все основания быть яркой и прекрасной – ведь накопившиеся гибельные проблемы героев очень скоро будут решены, а обретённое ими фантастическое богатство из вскрытых дореволюционных кладовых обещает сделать  жизнь не просто красивой и яркой, но и осмысленной, нужной, востребованной людьми и родной страной. К тому же между Алексеем Гурилёвым и Марией вспыхивает настоящая любовь – однако вскоре всё предательски рушится и летит в тартарары.

В этом обрушении непросто определить виновного: на злокозненных западных банкирах, коррумпированных российских чиновниках или бандитах, нанятых волгоградскими латинофундистами, лежит за произошедшее только часть вины. Трагическая неудача и коллапс с таким трудом рождённой новой жизни явно должны быть связаны с чем-то другим – и в завершающей главе читатель находит ответ.

Если говорить коротко, то ответ этот состоит в обнаруженной ещё Фаустом невозможности “остановить прекрасное мгновение”. Во всяком случае – здесь и сейчас, на нашей грешной земле. Но поскольку за горизонтом уже проступают контуры новой Земли и нового Неба, в реальности и неотвратимости которых главный герой получает возможность в полной мере удостовериться, то в итоге всё завершается не так уж и плохо. Печальная французская мелодия “Мёртвых листьев” заставляет грустить о быстротечности земного рая, но только не сокрушаться о будущем. Тем более что герои, навестившие нас из прошлого герои, не погибают, а просто уходят, оставляя надежду.

 

Метатекст

Современная литература невозможна без метатекстовых включений, позволяющих повысить концентрацию событий и связей до того уровня, ниже которого придирчивый читатель не готов опускаться.

Итак, в романе замечены следующие три метатекста:

  1. Дневник Платона Фатова (август-ноябрь 1941 г, Берлин, Париж и СССР) – история о том, как сумрачный гений мирового богатства вселяется в человека и без остатка подчиняет его себе. Но герою в конце-концов удаётся освободиться – добровольно уйдя в народное ополчение и сгинув без следа, защищая подступы к Москве, без надежды на память, но с верой в неизбежность всё тех же вожделенных новой Земли и нового Неба…
  2. Дневник Александра Рейхана (август 1941 — февраль 1942 гг) – помимо формирования ключевых сюжетных линий, эта история, собственно, повествует о том же – о “сумеречном гении” и его власти над людьми… Правда, в отличие от умудрённого жизнью Фатова, юный Рейхан не готов ради освобождения решительным порывом души убить этого “чорного человека” с собою вместе – однако через апатию и нежелание цепляться за жизнь он в итоге добивается того же результата. При этом он умудряется совершить и собственный маленький подвиг – оставить для потомков в своих записях важнейшие сведения, а также описание сна-предчувствия о страшном (не дай Бог!) человеческом грядущем.

А сумеречный демонический гений вновь вырывается на волю, он вновь свободен и вновь пребывает в поисках очередного воплощения…

  1. Распределённый по всему роману метатекст об истории мирового богатства – мировой финансовой системы. Линий здесь как минимум три.

Историческая линия – это история “сокровенной казны” Ордена тамплиеров, в начале XIV века привезенной в Новгородское княжество-республику под потрясающий для средневековья проект строительства нового общеевропейского государства, мотором которого должны стать деньги, делающие деньги… Учитывая, что исторически первая попытка создать “евросоюз”, предпринятая в начале XIII века римским папой Иннокентием III на несколько иной, устаревшей основе с треском провалилась, то идея начать “строить Америку” с берегов Волхова, имея деньги и не имея других вариантов – поскольку Орден к тому времени в Европе уже разгромлен и запрещён, а память о том, что ладожские русы и салические франки – двоюродные братья – ещё вполне жива, – так вот, попытка эта была не столько безумной, сколько тщательно спланированной и имевшей неплохие шансы на успех. Но – не сложилась. Русь не сделалась Америкой, а пошла по другому пути, кульминацией которого спустя три столетия стала великая идея патриарха Никона о Новом Иерусалиме. И уж не в силу ли негласных древних договорённостей с потомками тамплиеров царь Алексей Михайлович вместо благодарности и покровительства вдруг столь жестоко с Никоном расправляется, словно тот переступил неведомую “красную черту”?

…Два века спустя история пребывания тамплиерских сокровищ на русской земле завершается  изящно и вполне в духе новейших времён – Александр III возвращает их в дружественную Францию, получая взамен кредиты, а несколько позднее, уже в годы правления Николая II, в Россию приходят векселя французских банков, усилиями которых перед Первой мировой войной формируются основанная на франке мировая финансовая система. В период с 1918 по 1945 гг мировая финансовая власть вместе с ослабевшим французским капиталом перетекает за океан. В качестве слабого утешения американцы уступают Франции право на почётную, однако мало что решающую должность президента Международного валютного фонда, а про Россию никто даже и не вспоминает.

В романе озвучивается версия, согласно которой русская доля в “мировых финансах” остаётся невостребованной в силу того, что наш последний император загодя оформил векселя на имя гения национального капитала, “русского Рокфеллера”, выходца из лояльных монархии костромичей Николая Александровича Второва. Будучи практиком и человеком дела, Второв сумеет найти общий язык и с новой властью, успев подружиться с Дзержинским и пользуясь благосклонностью Ленина. Не исключено, что с помощью находившихся в его распоряжении грандиозных активов  “кустарный нэп” уже в начале 1920-х превратился бы в мощную высокотехнологичную индустриализацию, изменившую страну и мир – если бы Второв не был застрелен неизвестными в мае 1918-го… Так или иначе, но признаваемый всеми ренессанс национального русского капитала перед Первой мировой войной, связанный с группой Второва, плюс потрясающее сходство имён – Николай Второй и Николай Второв, плюс время гибели обоих, разделённое лишь двумя месяцами, – всё это заставляет о многом задуматься и, как минимум, заглянуть в справочники.

А в итоге мы имеем, что русские векселя кладутся в основу американского финансового могущества, а в арбатский особняк Второва вселяется посол США! Русскими векселями оплачивается значительная часть капитала созданного в 1928 году Лигой Наций Банка международных расчётов в швейцарском Базеле и ими же гарантируются долговые бумаги, которыми американские банки в рамках плана Юнга погашают германские репарации за Первую мировую. При этом выпуск этих долговых бумаг устраивается таким образом, что Германия должна начинать платить по истечении пятнадцатилетнего льготного периода. Однако необходимых денег в разорённой Германии по-прежнему нет и вряд ли по истечении 15 лет прибудет – так что к обозначенному сроку их можно либо завоевать, либо, потерпев военное поражение, отдать себя вместо них кредиторам за долги.

Таким образом, хотим мы верить в это или нет, но уже в конце двадцатых годов программируется новая война, которая должна завершиться поражением Германии не позже 1945 года! С кем ринется воевать приведённый к власти бесноватый фюрер, чьи армии победоносно войдут в Берлин к запланированному сроку – в тот период не столь уж и важно, когда в распоряжении Америки – не только деньги, но и невиданные прежде технологии манипулирования мировой политикой. Из того, что удаётся расследовать героям романа –  убийство французского премьера Барту, блокировавшее реально наметившийся франко-советский союз, и провоцирование “дела Тухачевского”, испепелившего командные кадры Красной Армии, и двуличный бизнес на крови шведского клана Валленбергов, не брезговавшим отгружать дефицитные ферросплавы и авиаподшипники воюющим Германии и СССР одновременно. Наконец, в этом же ряду – и сознательное провоцирование Америкой японского нападения на свою территорию, призванное не допустить японского удара по СССР в ноябре 1941 года, поскольку в рамках перевалившей за миттельшпиль игры советская столица ни коем случае не должна была быть взята Гитлером, ибо ставки, поднятые Германией до наивысшего предела, в сложившихся условиях могут быть обрушены только русской волей и русской кровью…

И американский план вполне удаётся: пройдя через страшные испытания, Россия приобретает честь и лавры победителя в придачу с проблемными активами в Восточной Европе, а поверженная Германия становится превосходящим любые тонны золота активом, поступающим в обеспечение бесконтрольной долларовой эмиссии, за счёт которой Америка крепнет и процветает до сих пор. И даже лёгкая паника, охватившая мировой финансовый истеблишмент после того, как Алексей Гурилёв, разыскав необходимые ключи и вступив в законное владение сохранившимися в швейцарском депозитарии царскими векселями, прилюдно  сжигает их в камине у герцога Морьенского, не предвещает всевластию мировых денег скорого конца.

Мистическая линия – это поиск первопричины, по которой деньги можно печатать, как выражаются герои романа,  “просто так”, “из воздуха” и “без последствий”. Что могло храниться в “сокровенной казне” Ордена тамплиеров, первыми подобную практику освоивших, – золото, древние скрижали, фартук Хирама или изумруд, выпавший из глаза Люцифера? Герои романа постепенно приходят к выводу, что в казне, скорее всего, могли пребывать некие древние артефакты, позволяющие достоверно предсказывать человеческое будущее. Ведь знание того, что произойдёт, – это не только гарантия возвращения выданного денежного кредита, но и возможность руководить поведением людей, формировать их пристрастия и планировать будущее, маскируя предсказуемость и управляемость за ширмой пресловутых “новых технологий”. Парад футурологических идей на напоминающим Бильдербергский клуб балу герцога Морьенского, которые суть современные воплощения девяти кругов Дантового ада, – из той же оперы.

Внутренняя пустота современных планов на человеческое будущее вызывает подозрение в том, что подобных планов не было и прежде, а содержимое сундуков храмовников представляло собой в худшем случае пустышку, в лучшем – компромат на ключевые европейские династии и римских пап.

Однако внушённая людям предопределённость делается силой невероятной.

Размышления и споры о предопределённости и свободе в человеческой судьбе периодически возникают в разных местах романа. Можно упомянуть затронутую во время полуночной беседы Рейхана с полковником абвера тему о Нестории и Арии – древних богословах, чьи взгляды в своё время были осуждены официальной церковью, однако чьи трактовки христианства, допускающие возвышение личности до сверхчеловеческого уровня и далее – вплоть до стяжания богочеловечества – были чрезвычайно популярны на Востоке, продвинувшись до западного Китая и, возможно, до Японии. Поскольку незадолго до этого разговора на страницах романа разворачивалась неоязыческая мистерия под кроной легендарного ясеня Иггдрасиль, а арианство, как выяснили собеседники,  пользовалось признанием в готских племенах во времена великого переселения народов, напрашивается грустный вывод о том, что неудержимый романтический германский дух всякий раз в истории чьей-то скрытой волей уводился на ложную и гибельную орбиту…

Ещё один образ состоявшейся сверхчеловечности – это скоротечный, но яркий бой, который был дан тремя сотнями подмосковных десантников, прикрывших отход из ржевской мясорубки нашей 29-й армии, обескровленной не столько немцами, сколько нерешительностью и трусостью родного командования. Ибо у этих десантников, обречённых пасть в жестоком бою, имелась только одна привилегия – до конца оставаться собой, не подчиняясь ничьей воле, за исключением собственной.

Ещё один, теперь уже современный вариант “сверхчеловечности”, опирающейся на технологии и знания XXI века, намечается в главе “Альмадон” на чудо-ферме, созданной товарищем Алексея Гурилёва, а после её разорения и гибели – продолжается в разговоре “с инженером с Юга”, знающим, как строить заводы, делающие людей свободными, — однако реальность, как водится, жестоко обрывает все нити. Видимо, нынешний мир, построенный на предопределённости, не готов впустить в себя даже малый дух свободы и подлинной независимости для человека.

Наконец, альтернатива и одновременно развязка – это история про русский Грааль в завершающей главе. Из всех артефактов и ценностей мира лишь одна вещь способна превзойти всемирные деньги, уже разросшиеся до уровня “надчеловеческой силы”. Эта вещью оказывается историческая плита Гроба Господня – главнейшая христианская реликвия, продолжающая дышать энергией воскресения из мертвых. Именно его вожделел заполучить Орден тамплиеров, чтобы закрепить её мистической сущностью всемирную власть денег. Однако артефакт грядущего мира был неожиданно вывезен из Иерусалима хитроумным византийским императором Мануилом Комниным, после чего, недолго погостив в Константинополе, таинственно оттуда исчез накануне разорения столицы Восточного Рима крестоносцами в 1204 году – с тех пор пребывая, судя по многочисленным свидетельствам, на русской земле. А коль скоро именно ради изъятия Гроба Господня у “византийских схизматиков” армия латинян, собранная и снаряжённая на деньги Ордена тамплиеров, яростно разоряла Константинополь в 1204-м, то, скорее всего, с целью вынужденного “сведения счетов” казна храмовников после последовавшего спустя сто лет разгрома Ордена была направлена не куда-нибудь, а в далёкую новгородскую землю, где в то время и сберегалась святыня.

В таком случае делается понятным, что именно замышлял опальный патриарх Никон и какое всемирное, вселенское значение могло иметь возведение на берегах подмосковного Иордана “Града юного”… Человеческая история получила бы шанс пойти по совершенно другому пути, если вместо кабалы кредитных денег, созидающих и преумножающих роковую предопределённость, люди получили бы возможность строить свои отношения на основе иной правды – небесной ли, человеческой, но иной! В романе ничего не говорится о том, насколько подобная альтернативная правда возможна, однако жгучее осознание её присутствия где-то рядом буквально не даёт покоя…

Получив возможность встретиться с невероятной реликвией в подвале заброшенного храма в глухом верхневолжском посёлке уже на исходе дней, отпущенных ему на Земле, Алексей Гурилёв раскрывает главную, пожалуй, тайну и загадку России, которая в романе зашифрована в строчке из песни Вертинского про бесконечные пропасти и недоступную Весну: страна, мистически посвящённая неведомому новому миру, не может жить в мире с миром прежним и ветхим. Отсюда — и все потрясающие взлёты и страшные падения наши.

Кроме того, в момент одной из попыток “договориться” с ветхим, но сулящим реальные земные блага миром русскими правителями, по-видимому, был заключен своеобразный неафишируемый конкордат с тамплиерами: принимая от них казну, мы символически принимали её как оплату в выкуп у нас священной реликвии, “дабы отныне она не напоминала о том, о чём должна была напоминать. И если существовал подобный договор, то очень похоже, что русские правители, морщась и негодуя, исправно его исполняли — ведь Гроб Господень действительно как в воду канул, и семь столетий мир прожил как бы без него…”

Так или иначе, но этот непостижимый Грааль, по-прежнему хранящий следы “миллиардов молний” и жар пробуждения из оцепенения смерти, ждущий своего часа где-то под сенью верхневолжских лесов, в контексте романа становится подлинным Векселем судьбы, окончательным и абсолютным. Отменяя прежние знаки богатства, величия и даже особую поствитальную реальность для нобилитета “золотого миллиарда” (“для настоящих финансистов не предусмотрено ни рая, ни ада”), он напоминает о единственной правде и оправдании человечества — которые суть новое Небо и новая Земля.

 

Мысли по поводу и в связи

  1. Итак, закредитованный Америкой человеческий мир всепредсказуемо несётся к расчеловечеванию: бионическая оптимизация и сопряжение людей с компьютерами вкупе с истреблением в их жизни даже безобидных “пороков” в виде табака или бесхитростной вольной любви весьма скоро превратят их в функциональных киборгов, которые уже никогда не поинтересуются оставшимися в прошлом триллионными долгами и невыполненными обязательствами. Ибо расхожий принцип “жить, занимая из будущего” означает, что будущего у людей вскоре быть не должно вовсе – как нет будущего у компьютера, а есть лишь “нормативный срок” или “межремонтный период”… В подобных условиях грозный Конец света из Иоаннова Откровения уже не видится страшным злом, а наоборот предстаёт спасительным благом, поскольку обещает новую жизнь. Хорошо, но что в таком случае делать людям – покорно дожидаться Конца, хоронясь от всепроникающей цивилизации по пустыням и островам, либо покориться до поры её жестокой воле?

В романе даётся вполне чёткий ответ на этот вопрос: нужно оставаться собой! Мечтать, восхищаться, любить, бороться, при этом не отказывая себе в милых и традиционно-законных наслаждениях нашего прекрасного старого мира, даже если кто-то ханжески распространяет на эти наслаждения понятия греха… Ибо  подлинный грех – это не вино и женская красота, а убийство в себе человека. Люди склонны доверяться увещеваниям тех, кто обещает с помощью технологий нового века этого “прежнего человека” изменить, улучшить, очистить от “зла веков” — в то время как обман доверившихся есть, как известно, из всех грехов наиболее страшный.

Так что следует наслаждаться тем, что имеем под солнцем, нужно боготворить прекрасный, данный нам Богом мир, а не пытаться измыслить новый. И текст романа, изобилующий описанием великолепных вин и яств, карибских и ориентальных табаков, путешествий и нежных чувств, наполненный до краёв живыми историями, анекдотами, музыкой и стихами, — тоже своего рода инструмент, дарящий читателям подобного рода наслаждение. И в этом контексте немалый размер произведения – около тысячи книжных страниц – уже не должен считаться недостатком.

Что ж! Довериться судьбе и Богу —  и Enrichissez-vous! /Наслаждайтесь!/ Правда, в романе данную фразу несколько раз произносит представляющая “надчеловеческие” финансовые силы и здравствующая уже не одну сотню лет княгиня Лещинская-Бомон, при этом настойчиво зовущая Алексея Гурилёва в гости к Ротшильдам. Видимо, в этом тоже есть свой смысл и знак.

 

  1. В романе сугубо европейский клан Ротшильдов достаточно чётко противопоставляется той части финансового капитала, которая, как видится многим, безраздельно  правит миром из-за океана. Приглашение для Алексея “встретиться с Ротшильдами” остаётся в силе даже после того, как по причине феерического всесожжения векселей он, казалось бы, навсегда противопоставляет себя финансовому истеблишменту. Кроме того, в разговоре финансистов и дипломатов, озабоченных тем, что гибель векселей выбило из глобальной финансовой системы “важнейшие кирпичи”, звучит фраза о том, что именно Ротшильдам под силу “устранить образовавшиеся изъятия”…

Видимо, речь здесь идёт о том, что всевластие доллара в глобальной финансовой системе не вечно, и возвращение финансовой власти из Америки обратно в Европу – вполне вероятное и близкое дело (игра тех же Ротшильдов на усиление китайского юаня и превращение его в альтернативу доллару – из этой же серии).

Впрочем, радоваться здесь нечему, поскольку достигшие уровня “надчеловеческой” силы глобальные финансы одинаково противопоказаны традиционному человечеству, о чувствах которого должна заботиться литература. Определённую надежду адептам традиционного человечества может нести лишь момент перемены полюсов: действительно, этот миг будет редкой и великолепной возможностью простым людям в условиях ослабления гравитации чудовищных мировых сил насладиться “беспечностью веселья”, о которых так искромётно пропела Мария в сюите из “Большого вальса” на президентском концерте и затем – в первой арии Виолетты на вечернике у олигарха Гановского…

 

  1. Трудно отрицать, что enrichissez-vous в преддверии предсказанного Конца света напоминает знаменитый совет Воланда “смириться с неизбежным концом, и не дожидаясь его прихода, отправиться в лучший мир под волнующие звуки струн, в окружении лихих друзей и хмельных красавиц!” Но так ли это?

Инфернальные ассоциации в процессе чтения романа и в самом деле периодически возникают, особенно когда брат и сестра Кузнецовы знакомятся с воскресшими разведчиками не где-нибудь, а в довоенной квартире Алексея на Патриарших прудах. Но эти параллели – не более чем наваждения, авторские “закладки”, оставленные затем, чтобы связать воедино два мира, и без того более чем надёжно связанные и спаянные “надчеловеческой” силой денег. Да и воскресли из небытия друзья-разведчики, как известно, не на помнящих Воланда Патриарших прудах, а в весеннем ржевском лесу, где-то вскоре после Пасхи, пришедшейся в 2012 году на 15 апреля… Трудно не согласиться с тем, что сотни тысяч павших в тех лесах бойцов имеют право и на воскресение, и на новую, вечную жизнь…

Третий же мир, мир Божественный, в контексте романа до поры остаётся некасаемым, чтобы в завершающих главах пролиться на читателя яркими и вдохновенными образами-лучами. И кто знает: может быть, этот таинственный свет, несущий надежду и помогающий оставаться людьми, как раз и означает, что Вседержитель в очередной раз передвинет срок страшного часа, когда прекратятся времёна и будет положен предел человеческим заблуждениям и безумным прожектам? Или он означает, что новое Небо и новую Землю люди смогут начнут создавать своими трудами и гением, сотворчествуя Творцу?

 

  1. В романе уделяется большое внимание не только деталям, но и датам. Многие обратили внимание, что на 19 августа – день Преображения Господнего – приходится два неоднозначных события. В этот день в 1941 году хорошо устроенный и благополучно проживающий в фашистском Берлине эмигрант Платон Фатов узнает от своего старинного друга Тропецкого тянущуюся со времён “подарка тамплиеров” историю векселей вместе с частью банковских к ним ключей – и немедленно, повинуясь невидимой “сумеречной силе”, принимает решение его отравить. Казалось бы – чистый демонизм, что общего может иметь вселившийся в Фатова “чорный человек” с божественным духом?

Однако далее мы узнаём, что завладев этим неимоверным богатством, Фатов не совершает ровным счётом ничего, дабы лично им воспользоваться. Напротив, он предпринимает поистине самоубийственное решение пробираться в СССР через охваченную войной Европу, чтобы без надежды на прощение и жизнь передать заветные ключи своему товарищу по гимназии – отцу Алексея, дослужившемуся до должности заместителя наркома иностранных дел… Постоянно при этом мечтая о неведомом новом мире, а также о том, чтобы вселившийся в него тёмный дух поскорее сгинул вместе с ним, растворившись в снегах подмосковных оборонительных рубежей…

Преображение другого рода происходит с Алексеем 19 августа 2012 года в Измайловском лесу во время последней очной встречи с Борисом и Марией. Почувствовав неожиданную перемену внутри себя, Алексей отказывается от предложения превратиться в состоятельного обывателя, выбрав взамен не только полный опасностей нелегальный путь в Швейцарию, но и полный разрыв с Марией. Похоже, что “надчеловеческий дух”, когда-то похороненный Фатовым в туманных полях под Москвой,  в этот день возродился и вошёл в новое тело.

Однако если приглядеться внимательнее, то окажется, что в силу крайне плотного “графика событий” лета 2012 года другого дня, чтобы “вселиться”, у этого духа просто могло и не оказаться! Ну а коль скоро так, то и вместе с “надчеловеческим духом” в Алексея могла проникнуть и сущность иного рода, которая в последующем поможет ему совершить честный и принципиальный выбор. И действительно – вскоре мы видим, что после трагедии Альмадона, оставшись без друзей, документов, денег и надежды, в абсолютной нищете путешествуя автостопом по России, он прозревает совершенно неизвестную, невиданную им прежде страну, наполненную удивительными людьми и не менее удивительными поисками правды.  “Кто знает — быть может, это и была настоящая святая Русь, открывшаяся с неожиданной стороны?”

Так что эти два по-своему трагичных преображения (равно как трагичным, не станем забывать, было и то главнейшее Преображение, свершившееся на Фаворской горе!) подчёркивают зыбкость и удалённость нашего мира от небесного совершенства. И в то же время – допускают возможность принять просиявший из горних высот божественный свет. Который, проливаясь на нас во все иные дни, иногда нуждается в том, чтобы привязанностью к определенной дате напомнить о себе чуточку более явно.

А вот примет человек этот свет или не примет – зависит уже только от него самого.

 

  1. Добро и зло в романе представлены в необычной трактовке. Вначале читателя как бы провоцируют “повестись” на традиционный для многих произведений гностический, манихейский, контрастный  взгляд на добро и зло – для этого и намёк на Патриаршьи пруды, на скамейке у которых вот-вот материализуется князь тьмы, и многочисленные рефлексии фронтовой философии “свой-чужой”. Один секретный приказ “устранять свидетелей из местных” чего стоит!

Однако князь тьмы так и не приходит. Более того, при внимательно взгляде на, казалось бы, негативные персонажи вроде Каплицкого, Люка Себастьяна или “штатского генерала” Фуртумова многие их мысли и подходы оказываются не такими уж и отталкивающими, а иные – и вполне симпатичными. То есть зло намеренно не концентрируется на ком-то и чём-то конкретно.

Разгадка темы зла заключается, видимо, в образе “надчеловеческих сил”, которые не спускаются к нам на землю из звёздного эфира, а конструируются и создаются руками и мыслями самих людей! Для этого может быть использована следующая формула, извлечённая из древних гностических мистерий: “…выве<сти> Творца за пределы вселенной, а освободившееся пространство заполни<ть> демонами, с некоторыми из которых со временем научи<ться> общаться и отчасти — договариваться, понукать и даже мотивировать”.

И мы понимаем, что мировые финансы, к XXI веку сделавшиеся, пожалуй, первой по мощи и уровню развития из “надчеловеческих сил”, в своём становлении в полной мере проследовали по названному пути. Попутно скрепляя своё всевластие беспрецедентными потоками крови, пролитыми во их славу и утверждение в годы двух мировых войн.

Кроме финансов, в романе отражено становление ещё нескольких подобных “надчеловеческих” сущностей. Во-первых, это придуманные тёмным гением руководителей ВЧК двадцатых Артузова и Стырне грандиозные мистификации во имя разоблачения “врагов революции”. Нельзя солгать один раз и затем остановиться: так и пресловутые операции “Трест” и “Синдикат” быстро переросли отведённые для них масштабы и вскоре сделались основой “надчеловеческой” машины репрессий, остановить которую уже никто не мог. Особенно если учесть, что соответствующие технологии были в полной мере усвоены английскими спецслужбами, разыгравшими, как по нотам, колоссальную мистификацию с “делом Тухачевского”, выкосившего командные кадры Красной Армии и проложившего путь к развязыванию страшнейшей из войн.

Другая “надчеловеческая” сущность вокруг темы модного в наши дни рукотворного человеческого бессмертия начинает конструироваться усилиями министра Футрумова и его проницательного помощника Наливайко, буквально на глазах подминая их под себя и меняя совершенно.

И наконец, ещё одна упоминаемая в романе “надчеловеческая сущность”, имя которой – Сталин, —  была создана во имя власти, государства и чистой идеи справедливости взамен “прежнего слабого и тщедушного романтика Иосифа Джугашвили”. Как сам вождь, переговоривший с Алексеем Гурилёвым из потустороннего мира во время вещего сна, сформулировал этот феномен,  “…не существует <Иосифа> ни на земле, ни где либо там ещё. Нет, и всё тут  — захочет если кто этого Иосифа помянуть или проклянуть, да не сможет, ибо нет ни его души, ни даже от слабого следа от неё. Есть один только товарищ Сталин. А кто такой этот товарищ Сталин — человек ли, дух — этого никто не ведает. Я сам тоже не знаю. Потому, наверное, и нахожусь в этом странном месте и не имею ни предложений его покинуть, ни собственных планов…”

И если “надчеловеческие сущности”, придуманные неразборчивыми чекистами, несут вполне определённые негативные коннотации, то в “надчеловеческой сущности” Сталина добро и зло переплетены настолько, что разделить или даже рассмотреть их в относительной чистоте нет ни малейшей возможности. Равно как, к слову, и в мировых деньгах, которые вряд ли являются воплощением зла абсолютного, но в которых добро и зло столь же неразделимы. Вывод же из этого один: всякое конструирование абстрактных образов, программ и идеологий с их последующим оживлением и использованием в играх разума и тщеславия – непредсказуемо и чрезвычайно опасно!

А посему, возвращаясь к теме добра в романе, приходится вновь и вновь вспоминать великого Верди и соединившиеся с его бессмертной мелодией слова, которые в нарушение строгих рамок бельканто Мария решилась пропеть на русском языке: “Быть свободной, быть беспечной! Жизнь, лети от восторга к восторгу! Нам неведомо, сколько продлится Её сладкий и радостный бег!..”

То есть добро – оно изначально в нас, его надо видеть, надо уметь пользоваться им и ни в коем случае не пытаться конструировать тщеславно и самонадеянно. Мы всё равно ничего не сделаем лучше того, что предусмотрел и что вдохнул в нас Творец.

 

  1. Некоторые читатели интересовались, насколько корректно уравнивание продвинутого марксизма и до конца состоявшихся революционеров с глобальной финансовой властью, которая, как всем известно, плоть от плоти “мировой буржуазии”. И не есть ли авторская позиция, согласно которой старый большевик Раковский вещает в одной из глав от лица мировых банкиров, свидетельством приверженности теории заговора или “смыканием полюсов”?

Прежде всего должен сказать, что заговоры я допускаю, но вот теорий, по которой именно они должны вершить судьбы человечества, разделить не могу. Иначе бы Алексею Гурилёву незачем было сжигать векселя, а Василию Петровичу Здравому — взрывать фугасом из 41-го года особняк, нашпигованный финансовой знатью? Зачем думать и рисковать, если и в самом деле всё предрешено? Но в том-то всё и дело, что не предрешено вовсе, и любому заговору люди вольны противопоставить свою волю или, на худой конец, сумасшествие – которое, если разобраться, суть та же воля.

Однако что касается смыкания полюсов – то это совсем другое дело. Раковский не мог быть и не был агентом финансовой плутократии, как утверждается в небезызвестной “Красной симфонии” – ибо чтобы таковым стать, совершенно недостаточно несколько лет прожить в Париже. Однако догадаться, что марксистский план по организации грядущего общества весьма гармонично и чётко смыкается с аналогичным планом мировых банкиров и, главное, что банки способны выполнять функцию перераспределения прибавочной стоимости значительно эффективнее, чем “пролетарское государство” – так вот, понять это при известном кругозоре было несложно, и весьма многие из тех, кого вскоре объявят “троцкистами”, это поняли, на свою голову, раньше остальных.

Тем более, что “отнять и поделить” – лозунг не столько революционеров, сколько банкиров.

Но самое парадоксальное состоит в том, что понимал это и главный гонитель всех троцкистов – товарищ Сталин. Причём не просто понимал, а спокойно шёл на сотрудничество с финансистами Америки, манкируя при этом банки европейские – словно заранее зная, чья возьмёт верх. Согласно одной из версий, которые я анализировал в процессе работы над книгой, американцы якобы объявили о готовности установить с СССР дипломатические отношения только после того, как сумели самостоятельно вскрыть второвский фонд и перевести его под свой контроль. А в качестве негласной компенсации предложили советскому вождю дешёвые кредиты для индустриализации и самое что ни на есть благоприятное экономическое сотрудничество – не вполне логичное, согласитесь, после шестнадцати лет почти войны. Ну а для того, чтобы всем посвящённым стало ясно, что доверенные царём Второву бесценные русские активы янки присвоили как бы на законных основаниях, они добились, чтобы Сталин навечно передал для резиденции их посла именно второвский особняк!

Как бы то ни было, но обе “надчеловеческие силы” – марксизм и мировые деньги – значительно ближе друг к другу, чем публике дозволено думать. Сегодня, когда марксизм вышел из моды, на его роль в этом тандеме должна прийти сила другая. Возможно, этой силой примеряется стать радикальный ислам. А возможно, что подзабытое учение Маркса вновь поразит мир с неожиданной стороны.

В этой связи нельзя не вспомнить образ красавицы-бунтарки Ханны со страниц романа – той самой, которая во время панъевропейского шабаша бросается в Дунай, однако, как выясняется впоследствии, затем воскресает в какой-то из латиноамериканских революционных групп. После чего Алексей провидчески предполагает, что “…прекрасная дикая Ханна — если, конечно, она не погибнет по ошибке или чьему-то предательству — тоже, скорее всего… однажды сядет в кресло удалившейся на покой старухи Лещинской — почему бы и нет?”

Как известно, даже Ходорковский, находясь в заключении, успел попробовать себя в роли теоретика левых идей.

Поэтому молодым людям, мечтающим со временем войти в ареопаг глобальной финансовой аристократии, следует начинать сознательную жизнь не с Высшей школы экономики, а взрослеть в какой-нибудь максимально радикальной партии – например, поближе к Эдуарду Лимонову.

 

  1. У меня несколько раз спрашивали, какие из страниц “Векселя судьбы” я бы выделил как “наиболее проникновенные”.

“Проникновенность” зависит от многих факторов, личных предпочтений и, конечно же, от настроения того, кто читает. Поэтому мне трудно выделить что-то одно, постоянное и инвариантное.

Разве что этот небольшой фрагмент про донскую степь – о которой всякий человек, пусть даже единожды прикоснувшийся к России ближе, чем позволяет компьютерный экран или иллюминатор самолёта, так или иначе должен был задуматься:

“…Сколько народов прошли через эту самую степь — прошли и исчезли навсегда, растворились в несуществующем прошлом, которое мы наивно и неумело пытаемся воссоздавать и оживлять с помощью исторической науки и литературы? Готы, гунны, сарматы, хазары, половцы, с которыми некогда в этих самых местах бился князь Игорь, после них монголы, турки, крымчаки, беглые холопы, казаки, полки Деникина и эскадроны Мамонтова, впоследствии разбитые красными дивизиями в дым… А вскоре — уже и следующая война, и невесть ещё что впереди… Сколько человеческих надежд, больших и малых, растворились за минувшие века в каждой частице этого пространства, лишь внешне кажущегося заброшенным и пустынным? И сколько крови излилось на каждый клочок этой сухой земли, пропахшей полынью, сколько душ навсегда отлетело отсюда, унося с собой превосходящую любое физическое страдание сокровенную боль от внезапно и навсегда оборванной жизни? И где теперь весь этот океан навсегда исчезнувшего бытия, кто примет и поймёт его?”

“И чем же тогда моя жизнь лучше и значимее жизни какого-нибудь лохматого и пропавшего конским потом древнего кочевника, когда-то рухнувшего от неприятельской стрелы и, возможно, из последних сил стремившегося доползти до этой вершины, чтобы умереть поближе к небу? Чью плоть затем склевали вороны, кости растворили снега, а дожди смыли прах в окрестные реки, где он превратился в жемчуг, которым потом гордились красавицы, чей краткий и яркий век также вскоре сменился вечным забвением? Нет, в нашей жизни решительно нет того высшего смысла, в существовании которого человечество пытается убедить себя на протяжении тысячелетий. Жизнь — лишь ничтожный момент бытия вечной и равнодушной природы, который мы в силу своего врождённого тщеславия век от века пытаемся приукрасить и возвеличить. Только здесь, в бесконечной, безмолвной и великой степи, эта истина делается очевидной. Здесь она не перебивается пестротой и иллюзорной пригожестью заезженных европейских пейзажей, таких банальных и глупых, равно как и не откликается на нашу русские державные проповеди… О, степь, степь!… Кто знает, может быть, и мои далёкие предки когда-то проходили по твоим предвечным пределам, тревожа твои ковыли и выпытывая грядущее в мерцании твоих ночных светил?.. Почему и зачем так — я не знаю. И я отныне не желаю для себя ничего, кроме как лечь в эту просолённую землю, раствориться в ней, навсегда сделаться частью её великого и бесконечного покоя…”

Последняя мысль, конечно, не самая весёлая, однако честная в том плане, что ничего большего за свою жизнь человек не приобретает и не заслуживает – если только, отказавшись считать себя немой и обезличенной частью природы, он однажды не поверит, что встреча с  высшей милостью — возможна.

 

Это далеко не всё, что имеется в романе и чём можно было бы подолее поговорить – например, почему воскресший чекист зачитывается книгами Солженицына, о роли “сквозного образа” довоенной невесты Алексея, воплотившейся в племяннице швейцарского банкира Катрин, о мистической природе музыки, когда, например, “Последнее воскресенье” сродни глотку воды мёртвой, а Штраус – глотку живой, и при этом оба глотка совершенно необходимы… Можно коснуться темы соотношения в романе идей и образов Нового и Ветхого заветов (линия персонажа по имени Яков), заодно вспомнив про удивительную этническую общность крымских караимов, до революции успевшей принести России плеяду замечательных деятелей и патриотов, однако на сегодня почти исчезнувшую… Можно поработать с нумерологическими кодами библейских высказываний, заставляющими ещё раз убедиться в неслучайности последних, и так далее.

Но поскольку каждый читатель непременно выделит в книге что-то своё, ему близкое и созвучное, на упомянутых выше конструкциях сей импровизированный обзор текста уместно пока завершить.