PHOTO: United Soybean Board: Soybean Harvest. If used, credit must be given to the United Soybean Board or the Soybean Checkoff:
Выступление на конференции ГрэйнТэк-2013 про будущее биоэкономики в России. Москва, 19-20.11.2013.
Юрий Шушкевич
Уважаемые участники форма, коллеги!
Вот уже в пятый раз мы обсуждаем вопросы развития биоэкономики в России. Все мы хорошо знаем, что биоэкономика – это не просто новая отрасль или новый хозяйственный уклад, а принципиально другая социально-экономическая модель, своего рода вершина развития промышленной цивилизации. Биоэкомика сверхэкологична, поскольку полностью опирается на возобновляемые источники энергии и вещества. В биоэкономике известная пропорция между трудом и капиталом существенно смещена в сторону труда, который приобретает здесь форму знаний, поэтому биоэкономика – это подлинная экономика знаний. Наконец, биоэкономика не сверхэлитарна и не сверхкорпоративна, поскольку она предполагает массовую самозанятость и массовую предпринимательскую активность.
Но почему при всех этих замечательных качествах биоэкономики она у нас почти не развивается? За пять лет возникли тысячи идей и проектов, но практически не создано новых производств… Причин тому немало. Алексей Равильевич в своем докладе правильно сказал, что для развития биоэкономики необходимы три условия – рынок, рынок и ещё раз рынок. С этим утверждением не поспоришь. Однако рынок имеет два драйвера – спрос и предложение. Но пока в России не перевелись нефтедоллары, любой спрос мы можем удовлетворить из-за рубежа, поэтому спрос – отнюдь не ключевой драйвер. Необходимо предложение. Собственно, все известные по истории российские модернизации основывались на создании опережающего предложения. Пётр I строил корабли и металлургические заводы – Россия начала переходить от торговли пенькой к торговле металлом. В XIX веке упор был сделан на прокладку железных дорог, которые формировали предложение по удобному размещению самых разнообразных новых производств. В года советской индустриализации также сначала было создано избыточное предложение доступной электроэнергии – знаменитый план ГОЭЛРО — а затем и предложение необходимых станков и машин.
Сегодня экономика России стоит на пороге новой фундаментальной модернизации, которой не было, не удивляйтесь, с шестидесятых готов XX века. Ведь с приходом рынка структурно наша экономика не изменилась, поменялись только отношения собственности, управления, да кое-где возникла новые элементы инфраструктуры. Если подходить непредвзято, то реформы Гайдара и Черномырдина лишь завершили приостановленные Брежневым в конце шестидесятых так называемые косыгинские реформы. И все мы до сих пор живем в условиях той самой старой экономики – она худо-бедно кормит, однако лишена реальных перспектив развития.
Хорошо, допустим, пройдёт несколько лет, все в России поймут и полюбят биоэкономику и будет принято решение приступить на её основе к обновлению народного хозяйства. Будет определено построить новых производств столько, сколько необходимо, чтобы сформировать предложение. Однако где именно эти производства создавать, и каким образом? Как найти рынок в условиях, когда весь мир готов предложить нам более дешевые аналоги любой биохимической продукции, а механизмы ВТО не позволяют эффективно внутренний рынок защищать?
Я вижу только один конструктивный путь – опереться на такой биотехнологический продукт, технология которого понятна и полностью отработана, который является массовым и, самое главное, на который всегда найдётся спрос. Сегодня в мире существует лишь один массовый продукт, имеющий в абсолютную дефицитность. Этот продукт – энергия. Запасы традиционных источников энергии, включая уран, неотвратимо движутся к исчерпанию, практическая замена возможна только через фиксацию биологическими структурами солнечного света. Даже если физики когда-нибудь добьются управляемого термоядерного синтеза, а геологи обнаружат в земной мантии неисчерпаемые запасы космического метана, человечеству всё равно придётся переводить энергетику на солнечный свет, поскольку иначе планета разогреется и станет непригодной для жизни.
Но главное – даже не это. Уже сегодня энергия Солнца, преобразованная растениями в углеводы и с помощью биотехнологий трансформированная в привычное углеводородное топливо или сырье, может являться коммерчески эффективной альтернативной углеводородной энергетики. И если ряд рынков, в частности, рынок светлых нефтепродуктов пока искусственно закрыты от подобной конкуренции, существует масса востребованных предложений – от котельного топлива для муниципальных нужд, топлива для сельхозтехники до поставок на тепловые электростанции или предприятия химического синтеза. Биоэкономика уже сегодня дает возможность практически каждому, располагающему участком земли, причем не обязательно плодородной, а также знаниями и относительно небольшим капиталом, сделаться владельцем некоего аналога «персональной нефтяной скважины».
Получение первичной субстанции – простых углеводов (сахариды и крахмал) и этанола как продукта их ферментации – не требует огромных капиталовложений и легко может организовано на основе, скажем, малого бизнеса или кооперации. Затем эти первичные субстанции в рамках хорошо известных технологических процессов смогут быть преобразованы в высокоэнергетические топлива, в том числе биомазут и дизель, в авиакеросин и практически любые аналоги светлых нефтепродуктов, в аминокислоты, камеди, мономеры для органического синтеза, каучуки и многое-многое другое.
Поэтому искомый нами путь перехода к биоэкономике – это создание в России максимально широкого и массового уклада, способного обеспечить крупномасштабное и конкурентное производство углеводов из биологического сырья в качестве альтернативы ископаемым углеводородам.
До сих пор не преодолён известный скептицизм по поводу возможностей заменить энергией Солнца привычные её ископаемые источники. Действительно, концентрация энергии в квадратном сантиметре устья нефтяной скважины в миллионы раз выше, чем на той же площади, занятой растениями. Но ведь мы же спокойно относимся к тому, что среднестатистический человек получает продукты питания не с площади, занимаемой стулом, на котором он сидит, а где-то примерно с половины гектара. И что невероятного в том, если со второй половину того же самого гектара он будет получать свою среднедушевую норму энергии?
Из приводимой на слайде таблицы видно, что на имеющуюся в России площадь сельскохозяйственных земель, в 1991 году составлявшую 213 млн. гектаров, каждый год за вегетационный период поступает 2.24*1021 джоулей ФАР – фотосинтетически активной радиации Солнца, что эквивалентно 53 миллиардам тонн нефтяного эквивалента. Для справки – общее потребление ископаемых топлив в мире сегодня составляет 8.6 млрд. тонн нефтяного эквивалента, то есть только одна российская пашня, не говоря про нашу территорию в целом, теоретически способна удовлетворить энергетическую потребность человечества более, чем в шесть раз. Однако понятно, что подобных технологий фиксации энергии Солнца не существует. Если рассмотреть «идеальную машину» фотосинтеза, расходующую, как известно, на синтез одного грамма углеводов 25.9 джоулей энергии ФАР, то на сельскохозяйственных землях России сможет быть синтезировано 86.4 млрд. тонн углеводов, из которых с помощью дрожжевой или бактериальной ферментации можно получить 44 миллиарда тонн биоэтанола, что соответствует 26.3 млрд. тонн нефтяного эквивалента. Кстати, обратите внимание – футуристические 44 млрд. тонн российского биоэтанола – это всего лишь 1/1000 от объема биоэтанола, уже сегодня производимого в США! А одна тысячная – это вполне осязаемая, реальная доля!
Так что эти планы и расчеты – не фантастика, а вполне достижимая реальность. И первым реальным, целевым проектом для России должна стать задача выйти за 10 лет на производство порядка 40 миллионов тонн биоэтанола, то есть достичь нынешнего уровеня США, к которому американцы двигались последние 7 лет, начиная с 2006 года. В подобной постановке задача эта, согласитесь, – абсолютно реалистична.
На следующем слайде мы видим основные параметры данного 10-летнего плана производства биоулеводородов в России. Здесь мы анализируем даже не все сельскохозяйственные земли, а только их часть — пашню. Берем для условий центрально-черноземного района урожайность в расчете на пшеницу 50 ц/га. Для других районов урожайность корректируется по критериям сумм активных температур и осадков в вегетационный период. Сразу же и оговорюсь, что биотопливные культуры – это не пшеница первого класса, для которой урожайность 50 ц/га – исключительный результат. Это культуры технические, максимизированные на выработку крахмалов и простых сазаров. Те же 50 ц/га в расчете на картофель или сахарную свеклу – это чуть больше 200 ц/га, что абсолютно реалистично и достижимо практически в любом современном сельхозпредприятии.
Наконец, под производство биосырья мы используем 1/3 от пахотных земель по сводке 1991 года. То есть используем, в основном, те самые заброшенные и ушедшие в залежь пахотные земли, которые лежат вдали от крупных городов и морских портов, через которые осуществляется экспорт зерна. Земли, которые неинтересны агрохолдингам, но зато могут быть интересны самым широким слоям наших сограждан, желающих самореализоваться, перестать зависеть от работодателей и чиновников, обеспечить своим семьям долгосрочную финансовую устойчивость.
Так вот, эти «новые фермеры» будут способны, обрабатывая порядка 42 млн. гектаров пашни, поставлять на рынок 32 млн. тонн биоуглеводородов в пересчёте на нефтяной эквивалент. Речь идёт именно о чистом для общества энергетическом выходе, поскольку в расчетах учтены и затраты на почвообработку, уборку и производство азотных и других удобрений. А названные 32 млн. тонн для сравнения – это нынешний объем добычи нефти такой компанией, как «Татнефть». В добывающих подразделениях «Татнефти» занято 15 тысяч человек, в нашем же новом секторе общая численность занятых будет составлять 100-150 тыс. человек. Но в рамках нового уклада мы не должны бездумно гнаться за производительностью труда. Главное – труд из необходимости должен стать привилегией, доступной максимально широким слоям наших соотечественников.
Предвижу возражения – где взять деньги, как их эффективно потрать, откуда брать технику и многое другое. Думаю, что наличии реального рынка и игроков на этом рынке все эти проблемы решатся естественным путем. В качестве примера хочу привести хорошо знакомый мне по роду занятий соевый кластер.
В середине девяностых сои в России выращивали едва более четверти миллиона тонн, в этом же году, не случись наводнения на Дальнем Востоке, собрали бы под два миллиона. То есть рост производства за пятнадцать лет – почти восемь раз. Ни в одном секторе АПК России подобных темпов роста не наблюдалось. Какой-либо особой государственной поддержки соевый кластер тоже не получал, в отличие, например, от животноводческих отраслей, в которых рост значительно скромнее. Да и общий рост по животноводству, главному потребителю кормов из сои, за те же годы составил около 75-85%, но никак не восемь раз. В чем же секрет «соевого бума»?
Главным драйвером роста производства сои в России явилось устранение так называемого «дисконта переработчика» в закупочной цене. Когда переработчик является локальным монополистом и фермер вынужден отдавать ему сырье за бесценок, этот дисконт отбрасывает закупочные цены к уровню, делающему развитие производства неинтересным. С соей долгое время было именно так – немногочисленные маслоэкстракционные заводы диктовали цены, выгодные им, а построить параллельную переработку было нельзя по причине огромных капзатрат. Но десять лет назад появились технологии переработки сои в полножирные корма с помощью экструдеров, дешевые и абсолютно доступные. И монополизм старых маслоэкстракционных заводов тотчас же рухнул, выращивать и перерабатывать сою стало по-настоящему выгодно.
При этом «соевый бум» начался в регионе, максимально отдаленном от экспортных портов, деформирующих структуру сельскохозяйственного производства, — в Амурской области. Сегодня в Амурской области практически не осталось незанятых и нераспаханных земель. Практически вся пашня занята соей, лишь совсем недавно там приступили к совершенствованию севооборота и увеличению посевов кукурузы на зерно. Гостиницы в Благовещенске (а я недавно вернулся оттуда) по осени забиты коммивояжерами из самых отдаленных регионов России и даже из Украины – всем нужна соя, это я об этом говорю к тому, что отнюдь не пресловутый экспорт в Китай там является основным драйвером. К тому же Амурская область – едва ли не единственный регион в России, где уже несколько лет действует нулевая квота на иностранную рабочую силу в сельском хозяйстве. Когда все поняли, что любой иностранец в поле – заведомый преступник, мигрантов там не стало. Но и катастрофы не случилось – на берегах Амура сразу же появились фермерские хозяйства и агрохолдинги с едва ли не самой высокой мире (!) производительностью труда. Я лично посещал хозяйства, где на 10 тысяч гектаров обрабатываемой пашни приходится 16 работников и на 120 тысяч – 140 работников, включая бухгалтеров и управленцев. То есть механизатор справляется без малого с обработкой, посевом и уборкой почти одной тысячи гектаров. Подобная производительность реально выше, чем в сельском хозяйстве США. В Амурской области вовсю внедряются и технологии точного земледелия и уже имеются поля, где трактора работают без людей, на полном «автопилоте». При этом сколь-либо заметных и отличных от других регионов страны средств государственной поддержки в Амурскую область не поступало, а кредитные ресурсы, первоклассная техника, очень неплохие кадры – всё это каким-то образом пришло. Слава Богу, наконец-то сработали рыночные механизмы: деньги «увидели», где они могут быть быстро приумножены, и сами туда «двинулись».
Столь пространное отступление про амурскую сою я сделал с единственной целью – показать, что наличии реального рынка, при наличии реальных технических возможностей производить необходимый рынку продукт, а также при отсутствии монополизма со стороны владельцев последующих переделов — революция в нашем сельском хозяйстве не просто возможна, но и неизбежна. Но «соевая революция» — это локальный пример. Подлинной революцией, способной реально преобразить экономику и социальную сферу не только АПК, но и страны в целом, должна стать уже упомянутая революция биоуглеводородов.
Со стороны нашей государственной власти для этого нужен самый минимум усилий и ноль, да, да, именно ноль финансирования. Собственно, необходимы две вещи: отмена акциза на денатурированный топливный биоэтанол и полная декриминализация законодательства в части оборота биоэтанола, сырья и продуктов его переработки. Деньги же в новую отрасль придут сами. А государственная власть вместо того, чтобы заниматься малоэффективным госфинансированием, остерегаясь коррупции и общественной оппозиции, смогла бы заняться реально нужным и важным делом – социально-экономическим конструированием, поддержкой роста нового уклада, модернизацией под его запросы собственных институтов и структур.
Боюсь, лимит времени моего выступления исчерпан, поэтому я максимально кратко пробегусь по остальному материалу.
Прежде всего, хочу подчеркнуть, что я не призываю строить новый биоугеводородный сектор исключительно на основе фермерства и других малых форм бизнеса. Каждый масштаб бизнеса имеет свою агроклиматическую нишу, конфигурацию полей, уровень технологий и так далее. Да, первичная переработка, производство неочищенного биоэтанола или крахмала-сырца могут и должны быть локализованным массово, хотя бы с целью устранения ценового дисконта. Но все последующие переделы – это уже поле крупного капитала или кооперативных структур. Я не против обоих, хотя лично мне ближе кооперация. В конце-концов, низовые биоуглеводородные кооперативы со временем смогут образовать и сверхкрупные структуры, наподобие знаменитого дореволюционного Центросоюза, в свое время поднявшегося на экспорте сибирского сливочного масла, с собственными банками, инвестиционными компаниями и прочими институтами современного бизнеса.
Далее – в каком направлении двигаться. Следующим этапом, реализация которого возможна в России к 2035 году, является, на мой взгляд, достижение производства биоулеводородов в объеме нефтяного эквивалента порядка 118 млн. тонн. Этот объем составляет примерно 10% от существующей сегодня в нашей стране добычи ископаемых углеводородов. Он как раз придет на замену постепенно снижающемуся объему нефте- и газодобычи, и потому вряд ли станет поводом для «войны с нефтяным лобби», которой многие опасаются.
Для достижения подобного уровня, как показано в следующей таблице, нам будет необходимо занять биотопливными культурами 50% ресурса пашни 1991 года, то есть выйти за пределы образовывавшихся за последние десятилетия залежей и немного потеснить кормовой и продовольственный клин. Однако с учетом ожидаемого роста урожайности на этом клине – последнее не страшно.
Потенциальная урожайность биотопливных культур должны вырасти до 100 ц/га, и это также достижимо в среднесрочной перспективе. Главные пути здесь – усиление в рамках селекции необходимых технических свойств и массовое продвижение в наши широты растений с С4-типом фотосинтеза, обеспечивающим значительно более высокий КПД при преобразовании ФАР в углеводы. Самая известная культура с С4-фотосинтезом – это сахарный тростник, урожайность которого в Карибском регионе достигает двух тысяч центнеров с гектара. За стандартный для нашей страны вегетационный период с мая по сентябрь на землю на широте Липецка и Тулы приходится лишь на 42% меньше солнечной радиации, чем на экваторе. Поэтому показатели урожайности для районированных С4-культур, например, для сахарного сорго, измеряющиеся четырехзначными цифрами, — цель вполне реальная и достижимая.
Наконец, наш завершающий долгосрочный прогноз. На слайде он назван футуристическим планом, достижение которого возможно к середине XXI века. Биотопливными культурами предполагается задействовать 75% ресурса пашни 1991 года, урожайность по крахмалу в пересчете на всё ту же пшеницу поднять до 500 ц/га. Хотя вряд ли при этом будут выращиваться «потомки» пшеницы и кукурузы, скорее всего, им на смену придут новые виды, растения с модифицированным геномом и даже искусственно сконструированные фототрофные организмы.
А помимо традиционной пашни для размещения соответствующих посевов будут использоваться территории тундры с 20-часовым световым днем, горные территории Восточной Сибири, биореакторы в виде искусственных водохранилищ, лесонасаждения из сверхбыстрорастущих культур для пропашной обработки и уборки, нулевая обработка почвы, каталитическая коррекиця почвенного плодородия и многое другое, что есть и доступно уже сегодня.
Годовой объем производства биоуглеводородов в этом сценарии составит боле 1.3 млрд. тонн в нефтяном эквиваленте. Это позволит полностью заместить как существующий в России уровень внутреннего потребления ископаемых углеводородов, так и 100% их нынешнего экспорта.
Но главное — не это. Главное состоит в том, что на основе нового ресурса для энергетики, транспорта и химической промышленности сформируются и разовьются новые энергетика, транспорт и химическая промышленность, существенная часть которых будет опираться на технологии биоэкономики. Страна станет экологичнее и чище, жить ней станет лучше и безопасней. Массовая самозанятость и высочайшая востребованность знаний преобразят бытие людей. Уйдут в прошлое временя отчуждения, апатии, на наши колоссальные обезлюдившие территории вновь вернется жизнь, разовьётся новая, привлекательная для людей усадебная среда. Состоится в полной мере «сбережение народа», о необходимости которого писал А.Солженицын.
Ещё раз хочу подчеркнуть: все эти планы – пусть отдаленная, непростая, но – абсолютно достижимая реальность. В середине XIX века мало кто верил, что Россия сможет когда-либо догнать Англию. В начале XX века не верили в планы советской индустриализации, не верили в то, что Россия в принципе способна из вечного аутсайдера войти в число лидеров научно-технического прогресса. Теперь мы знаем, что все эти планы сбылись. Думаю, что сбудутся и эти прогнозы. Во всяком случае представленный мной вчерне переходный процесс к биоэкономике, выражаясь языком Исаака Ньютона, «is doable» — то есть реализуем человеческим разумом и руками.
Спасибо за внимание.
