Юрий Шушкевич
Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4
Часть 5
Пять обстоятельств, о которых забывают или молчат
Отмечаемая в августе 70-летняя годовщина заключения советско-германских договоренностей 1939 года, вошедших в историю как пакт Молотова-Риббентропа, стала хорошим и удобным поводом для очередных демонстраций политиками и общественными деятелями своих идеологических позиций, в своей значительной части сводящихся к очередным «разоблачениям сталинизма». Официальная точка зрения, транслируемая государственными СМИ, хоть и выглядит более взвешенной, но также содержит сожаления по поводу невозможности для СССР сформировать систему европейской безопасности с участием Англии и Франции, а также в связи состоявшимся негласным разделом сфер влияния в Восточной Европе между Советским Союзом и гитлеровской Германией.
В этой связи хотелось бы поговорить о некоторых вполне очевидных обстоятельствах, непредвзятое осмысление которых позволяет совершенно по-иному взглянуть на характер и смысл событий семидесятилетней давности.
1. Почти для всех критиков неприемлемым представляется тайный характер дипломатии Сталина и Гитлера, столь резко контрастирующий с кажущейся транспарентностью современных международных отношений под зорким присмотром «мировых демократий». Однако непредвзятый анализ не позволяет записать тайную дипломатию исключительно в актив тиранов и диктаторов. Все послевоенное устройство Европы, а также установление мира на Дальнем Востоке явилось результатом самых что ни на есть тайных договоренностей между СССР, США и Великобританией. Соединенные Штаты никогда не отказывались от практики негласных договоренностей и конфиденциальных гарантий, один из последних тому примеров – ставший достоянием общественности факт предоставления США гарантий от преследования военному лидеру боснийских сербов Р.Младичу. О факте предоставления этих гарантий в ходе Дейтонских переговоров миру поведал преданный Гаагскому трибуналу Р.Караджич. Караджич ошибся лишь в одном – в том, что считал, что негласный иммунитет распространяется и на него, не имевшего реальных рычагов власти политического деятеля. Могу вас уверить, что американские гарантии, в свое время выданные Младичу как реальному военному руководителю, никогда не приведут последнего на скамью подсудимых, разве что генерал сам тому не поспособствует. Иначе нельзя – мгновенно обесценятся многочисленные аналогичные доверенности США с лидерами иранской оппозции, косовских албанцев, функционерами «Аль-Каиды» и других исламистских движений, с колумбийской ФАРК и т.д.
Грамотное, корректное использование тайной дипломатии – условие успешности собственной внешней политики, и очень жаль, что в современной России это боятся признать. В данной связи советско-германские договоренности 1939 года должны служить не пугалом, а предметом анализа и серьезного осмысления.
2. После «тайной дипломатии» следующая серьезная претензия – по поводу использования Польши в качестве разменной монеты, удовлетворение интересов СССР и Германии за счет раздела польской территории. Более того, в общественном сознании почти сформировалась презумпция, по которой само начало Второй мировой войны – нападение Германии на Польшу 1 сентября 1939 года – явилось прямым следствием московского пакта.
Сегодня мало кто помнит, что начало яростной политической критики советско-германских соглашений августа 1939 года положил в своих последних публикациях Лев Троцкий, и что большая часть его аргументов, обильно цитируемых ныне, были мотивированы острой, обуревающей личной неприязнью к Сталину, а также несогласием с внешнеполитической линий СССР, с середины тридцатых все более отдалявшейся от идеалов Коминтерна. На Западе, к слову, московский пакт был встречен если не без осуждения, то уж точно с понимаем причин, побудивших СССР подписать этот документ. Знают ли нынешние респектабельные либералы из ПАСЕ, что в своих нападках на внешнюю политику СССР конца тридцатых они встают на позицию ультралевых радикалов, снедаемых идеей всемирной революции!
В этой связи необходимо напомнить, что начало перекройки европейских границ было положено Мюнхенскими соглашениями 1938 года, в рамках которых учредители версальской системы европейского устройства Англия и Франция «сдали» Гитлеру Чехословакию – страну, независимое существование которой после аншлюса Австрии оставалось последним краеугольным камнем версальской системы, поскольку блокировало развязавший Первую мировую войну германо-австрийский союз. Польша, формально не участвовавшая в Мюнхене, более других все сделала для того, чтобы ликвидация Чехословакии состоялась, категорически отказываясь предоставит согласие на проход по ее территории войск СССР, с которым у Чехословакии действовал договор о военной помощи и чьи вооруженные силы реально собирались принять участие в отражении германского нападения на Чехословакию. Заметим, что без чехословацкой индустрии, в свое время являвшейся основой военной мощи Австро-Венгерской империи, вермахт образца 1938 года был слабой и недостаточно оснащенной военной силой, неспособной противостоять вооруженным силам СССР, в ту пору сильнейшим на планете.
Несмотря на свое «буржуазное устройство», славянская Чехословакия в тридцатые годы находилась с Советским Союзом в доверительных, почти союзнических отношениях. Традиционные симпатии к России чехов и словаков усиливались мощной прослойкой русских эмигрантов, в отличие от Парижа представленных, в основном, патриотически настроенными представителями военного сословия. Развитие молодого чехословацкого государства во многом опиралось на деньги золотого запаса царской России, вывезенного в смутные годы гражданской войны воевавшим на стороне белых чехословацким корпусом. Не берусь судить, насколько история с царским золотом могла влиять на симпатии и нравы, но факт остается фактом – чехословацкое общество безо всяких политтехнологий мечтало о тесных союзнических отношениях с СССР, а после обнародования результатов Мюнхенской сделки у советского посольства неделями не прекращались многотысячные демонстрации с призывом прийти на помощь.
В условиях, когда Франция была готова приветствовать советскую помощь Праге (хотя отправлять свои войска для защиты Чехословакии была не в состоянии), именно отказ Польши пропустить по свой территории части Красной армии сделал возможным захват Чехословакии Гитлером. При этом Польша не преминула поживиться сама, отхватив от Чехословакии Тешинскую область. Равно как и Венгрия, разжившаяся чехословацкими землями Подкарпатской Руси с Ужгородом и Мукачево.
Разумеется, возлагать вину за развязывание Второй мировой войны на Польшу недопустимо. Но именно Варшава, играя с огнем на грани фола, вплоть до попыток убедить свою союзницу Великобританию, договорившись с Гитлером, совместно двинуть танки на Восток, сделала слишком много для того, чтобы мировая война началась. И если отношения СССР и Германии в 1933-1939 гг осложнялись, в основном, идеологическими антагонизмами, то Польша в те же годы являлась для СССР непримиримым политическим и военным противником, открыто гордясь своим статусом «санитарного кордона» и не отказывая себе в построении планов территориального расширения за счет земель советской Украины и Белоруссии.
Когда наши современники негодуют в связи с согласием Сталина на германское предложение положить конец польской государственности, неплохо бы вспомнить перечисленные выше обстоятельства, в те годы воспринимавшиеся куда живее и болезненней. Равно как и то чувство мщения за 20 тысяч замученных в двадцатые годы в польских концлагерях пленных красноармейцев, с которым Ворошилов и Буденный убедили в 1940 году Берию и Сталина расстрелять 14.7 тысяч польских офицеров, оказавшихся в руках советских карательных органов. Зверство в ответ на зверство – такова, увы, была непреклонная логика тех жестоких лет.
3. Следующий пункт, которым любят попрекать нашу страну либеральные историки, состоит в якобы существовавшей в 1939 году возможности нанести гитлеровской Германии военное поражение совместными усилиями коалиции Англии, Франции и Польши при участии (или хотя бы дружественном нейтралитете) СССР. Вместо этого мы-де подписали пакт с Германией, дали ей решающее стратегическое преимущество и, тем самым, выпустили на волю демонов величайшей из войн в человеческой истории.
Действительно, количественной подсчет сил гипотетической антигитлеровской коалиции 1939 года был явно не в пользу Германии. Однако в реальности возможность создания такой коалиции отсутствовала напрочь. Даже если допустить, что Англия и Франция согласились бы на учреждение с СССР «новой Антанты», то Польша, как мы уже видели, не позволила бы Красной Армии вступить в соприкосновение с немцами. Максимум, на что могла рассчитывать «непобедимая и легендарная» – это на прикрытие и обслуживание польских тылов. Польша была готова погибнуть, нежели уступить нам свои претензии на доминирование в Восточной Европе. Собственно, так оно вскоре и произошло.
Что касается «европейских демократий», то уже к концу 1938 года стало ясно, что полноценного оборонного блока у СССР с ними никогда не будет. К равноправному оборонному союзу была готова только Франция, не питавшая иллюзий по поводу характера и результатов предстоящей сухопутной схватки с вермахтом на своей территории. Англия же и США, в силу географии не опасавшиеся прямого германского вторжения и планировавшие вести ограниченную войну силами ВВС и военно-морского флота, были согласны только на «одноканальный» военный союз с СССР. То есть в случае нападения на Англию, СССР надлежало вступить с Германией в полноценную войну, а вот в случае нападения Германии на СССР Англия и США ограничивались бы моральным осуждением агрессора и военной помощью, без вступления в войну сухопутными силами. Эта принципиальная позиция англосаксов была сформулирована, по меньшей мере, еще в ноябре 1938 года, которым датируется известное высказывание посла США в Варшаве Буллита из донесения в польский МИД: «Желанием демократических государств было бы, чтобы там, на Востоке, дело дошло до военного конфликта Германского рейха и России. Поскольку потенциал Советского Союза до сих пор еще неизвестен, может случиться так, что Германия слишком удалиться от своей базы и окажется обреченной на затяжную и ослабляющую ее войну. Только тогда… демократические государства атаковали бы Германию и заставили бы ее капитулировать».
Как видим, именно так все и произошло, второй фронт был открыт спустя шесть лет, англосаксонские технократы умеют грамотно составлять долгосрочные политические планы и добиваться их выполнения. Хотя – нет, случился единственный сбой. Советская дипломатия тоже смогла кое-чего добиться – а именно, чтобы Германский рейх вступил в войну с Россией без 59 свежих польских дивизий и 15 корпусов под собственными знаменами, имея в тылу, на оккупированных территориях Франции и Балканах, разрастающееся Сопротивление, с несмываемым клеймом агрессора и минимумом международных симпатий. Случись иначе – кто знает, хватило бы «потенциала Советского Союза» для перемалывания германской военной машины…
Кстати, нелишне заметить, что из-за подобной эгоистической позиции Англии и США в жертву гитлеровскому Молоху приносилась не только Россия, но и почти союзная нам Франция вкупе с остальной Европой и с шестью миллионами евреев, сгинувших в пламени Холокоста…
Советская разведка, НКИД и лично Сталин были прекрасно осведомлены не только о принципиальном нежелании англосаксонских держав договариваться о равноправном военном союзе, но также и о провале германо-польских переговоров в январе 1939 г и о подготовке Германии к агрессии против Польши, предотвратить которую был в состоянии только полноценный военный союз с СССР западных держав, который, в свою очередь, оказывался принципиально невозможен! Поэтому у СССР не было иного выбора кроме как попытаться нормализовать отношения с Германией, в противном случае в конце 1939 – первой половине 1940 года нас ждало бы нашествие «двунадесяти языков» объединенной под германским началом Европы.
4. В марте 1939 г в докладе на XVIII съезде ВКП(б) Сталин, заявив о нежелании «таскать каштаны из огня для капиталистических держав», тем самым подал Германии знак о готовности к переговорам. Если бы отсутствие договоренностей с СССР было единственным обстоятельством, препятствовавшим Гитлеру готовить польскую кампанию и планы по завоеванию остальной континентальной территории Европы, то пакт о ненападении был бы заключен уже в апреле-мае 1939 г. Или, по меньшей мере, был бы тогда же секретно парафирован и ждал обнародования в наиболее удобный момент – за неделю до начала войны, когда будет уже поздно что-либо переиграть.
Однако Гитлер не спешил с ответом. Союз с Россией был для реализации экспансионистских планов Германского рейха – во всяком случае, против Польши и в центральной Европе, – абсолютно некритичен! Завершалось подготовка вторжения в Польшу, своим чередом шло планирование других кампаний на европейском театре военных действий, равно как и прорабатывались контуры предстоящей войны против СССР. При всем при этом Гитлер в полной мере считал себя европейским политиком, следующим принципам права и чести, для всех своих авантюр он искал юридические основания и не желал размениваться на документы, которые буквально завтра придется выбросить в корзину. Достаточно вспомнить, как тщательно он модерировал довоенные отношения с Великобританией, рассчитывая добиться с «владычицей морей» долгосрочного политического и военного союза!
Поэтому заключение советско-германского пакта не могло являться для Гитлера разовой, ситуационной акцией. О нейтралитете СССР в ходе польской кампании можно было договориться по каналам дипломатии или разведки, необходимость посылать в Москву имперского министра иностранных дел диктовалась более значимыми соображениями. Не иначе как в конце лета 1939 года Германия первой из стран Запада – впервые с царских времен – увидела и признала мощь Советского Союза, его состоятельность в качестве полноценной мировой державы.
Решающим моментом явился разгром Красной Армией японских войск в районе реки Халхин-Гол. Вторжение Квантунской армии в Монголию в мае 1939 г., спровоцировавшее военный ответ СССР, если и не было спланировано в Берлине, то, во всяком случае, самым серьезным образом обозревалось оттуда. Целью эксперимента было проверить, насколько Красная Армия после шквала репрессий 1937-1938 гг потеряла в боеспособности и управляемости. Ведь яростное уничтожение Сталиным высшего комсостава РККА было во многом результатом тонкой игры германских спецслужб, представители которых, лучше других европейцев разбираясь в нашей внутриполитической обстановке, умело провоцировали амбициозных военных руководителей СССР на участие в абсолютно реальном военном заговоре, зревшем с 1934-1935 годов. Когда же в руки германской разведки из окружения Тухачевского попали детали подлинного мобилизационного плана Советского Союза, ей не составило труда, подкрепив этими документами домыслы и незадокументированные «оперативные данные», направить работу органов НКВД в русло тотального истребления советского военного руководства.
Однако в степях Монголии случилось нечто непредвиденное: количественно ограниченные, оторванные от баз более чем на 750 километров советские войска продемонстрировали высокую боевую мощь, управляемость и инициативность. В ходе боев в течение июня советская авиация восстановила господство в воздухе, в июле сухопутные части эффективно противостояли японскому натиску, а с 20 августа началось решающее контрнаступление, приведшее к глубокому обхвату, окружению и уничтожению японских войск на дружественной нам монгольской территории.
О боях на Халхин-Голе в советских и японских газетах не писалось ни строчки, однако в Берлине отслеживали каждый маневр воюющих сторон. И лишь с середины лета, когда инициатива прочно перешла к нам, германским руководством было окончательно подтверждено политическое решение о сближении с Россией. Учитывая образовавшуюся между двумя странами пропасть недоверия и вражды, скорость сближения была феноменальной, менее чем за месяц отношения двух стран преодолели путь от нескрываемой враждебности до конструктивного, почти дружеского диалога!
5. Одной из сущностей этого почти дружеского диалога августа 1939 года являлось то, что в германском политическом истеблишменте на короткий период верх взяли силы, в полной мере понимавшие гибельность для немцев очередной войны с Россией и приветствовавшие нормализацию советско-германских отношений. На некоторое время Гитлер, занятый «польским» и «английским вопросами», окажется под их влиянием и, похоже, также начнет допускать возможность мирного сосуществования с СССР. Огромную роль в «августовском сближении» сыграл посол Германии в СССР граф Вернер фон Шуленбург; в 1944 году он примет участие в заговоре против Гитлера и, как единственный из заговорщиков, лично знавший Сталина, будет готов представлять Германию на переговорах с советским вождем о прекращении войны. Сторонником мира с Россией был Карл Хаусхофер, основоположник геополитики, сподвижник и советник Гитлера, в чьем журнале публиковалось множество исповедующих евразийские ценности авторов, включая Рихарда Зорге. Имперский министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп хотя и не слыл русофилом, однако приложил максимум усилий по конструктивному сближению с СССР. По воспоминаниям советских дипломатов в Берлине, в момент вручения советскому послу ноты об объявлении войны 22 июня 1941 года, Риббентроп выглядел потерянным и был пьян. Если в день начала войны с СССР на лицах большинства берлинцев очевидцы отмечали растерянность и испуг, то, напротив, в конце августа 1939 года среди немцев преобладало радостное, приподнятое настроение, сближение с Россией в массовом сознании представлялось спасительным и долгожданным шагом.
Мог ли советско-германский пакт предотвратить дальнейшую эскалацию гитлеровской агрессии, не позволив войне превратиться в мировую? Думаю, что для подобного развития событий имелись все основания. Одной из конструкций, способных остановить гитлеровскую вооруженную экспансию на уровне конца 1939 – лета 1940 года, могла стать всесторонняя политическая поддержка Советским Союзом весьма многочисленных сил в Германии, не имевших антагонистического настроя по отношению к нашей стране, с параллельным выстраиванием селективного, нацеленного исключительно на блокирование большой войны, стратегического сотрудничества с Великобританией и США.
При всех своих диктаторских амбициях Гитлер не был сумасбродным и неуправляемым самодержцем, его решения, особенно в довоенный период, являлись результатом негласных коалиций с военными, дипломатическими, промышленными кругами Германии, опиравшимися не столько на нацистскую идеологию, сколько на традиционные ценности и представления немецкого истеблишмента. Если бы часть средств и человеческих усилий, которые СССР по открытым и закрытым каналам тратил на поддержку Коминтерна, были бы в 1939-1940 гг конвертированы в поддержку нейтральных и дружественных нам сил в германском Рейхе, Гитлер вполне мог бы лишиться «контрольного пакета голосов» при решении атаковать СССР.
Сотрудничество Советского Союза с англосаксонскими державами, так или иначе не прекращавшееся и после августа 1939 г., в интересах блокирования большой войны должно было вестись одновременно и интенсивнее, и избирательнее. Да, мы желали широкого союза с Великобританией, однако англичане были готовы разговаривать только по тем вопросам, которые признавали для себя существенными. Поэтому нам надлежало сполна перенять этот селективный подход и договориваться с Лондоном о взаимной помощи исключительно в случае непосредственного нападения Германии на Великобританию или СССР (пакт о ненападении с Германией не мешал нам вести подобные переговоры). При этом мы ни в коем случае не должны были вмешиваться так называемую «странную войну», начатую Англией против Германии в ответ на агрессию последней против Польши. Советский Союз не был участником создания версальской системы границ в континентальной Европе, поэтому мы имели полное моральное право не вмешиваться в процессы, инициированные Германией по пересмотру этих границ.
Иными словами, элементами формулы сохранения большого мира являлись: активное взаимодействие СССР с дружественными и нейтральными силами в Германии, возобновление исторического русско-германского широкого сотрудничества, селективный оборонный блок с Англией, срабатывающий только в случае прямой агрессии Германии против Лондона или Москвы, невмешательство СССР в инициированную Германией перекройку версальских границ в континентальной Европе.
Я уверен, что, подчинив себе Европу, Гитлер бы вскоре остановился. Мало ли что написано в «Майн Кампф», германский контроль над континентом сулил финансово-промышленным силам Германии такой объем конструктивной и выгодной работы на десятилетия вперед, перед которым поблекли бы все сомнительные гешефты большой войны. Постепенно власть в Берлине перешла бы в руки умеренных сил, ранее оккупированные страны восстановили сперва национально-культурную автономию, а затем и суверенитет в рамках объединенной Европы – правда, с преобладанием германского, а не атлантического влияния.
В этом случае, в современном нам мире господствовали бы четыре глобальных силы – объединенная Европа с выраженным германским доминированием, англосаксонский блок в составе Великобритании и США, Япония и Россия, сумевшая избежать страшной войны и сполна сохранившая свое главное богатство – человеческий потенциал. При этом Британская империя не подверглась бы катастрофическому распаду, но и влияние США не стало бы столь доминирующим. Ворота еврейских гетто в странах Европы раскрылись бы с первыми признаками деоккупации, геноцида не произошло. Худшим, что могло с случиться с европейским еврейством, стала бы принудительная эмиграция в Палестину и Северную Америку.
Что ж, у подобной модели, видимо, оказались серьезные и умные противники.
Возвращаясь назад, к возможному сценарию мирного выхода из кризиса конца тридцатых, не могу не отметить, что в его условиях совершенно по-другому стали бы восприниматься и секретные советско-германские договоренности о разграничении сфер влияния в Восточной Европе. Ведь согласно этим договоренностям, Россия возвращала, причем далеко не в полном объеме, свои исторические территории, утраченные по Брестскому мирному договору 1918 года. Германия исправляла ошибки и несправедливости Версаля, Россия исправляла ошибки и несправедливости Бреста – в результате Европа частично делала бы шаг назад к границам, предшествовавшим 1914 году, – к границам, которые никто, никогда и ни при каких обстоятельствах не объявлял несправедливыми или преступными.
Увы, шанс, который парадоксальным образом несло миру фантастическое, немыслимое в привычных измерениях сближение коммунистического СССР и национал-социалистской Германии, не был реализован. Вместо широкого взаимодействия с германским истеблишментом Сталин сделал ошибочную ставку на личный диалог с Гитлером. Ошибка, в частности, состояла в том, что подобный диалог изначально не мог быть равноправным, поскольку, как выяснилось позднее, Гитлер испытывал по отношению к советскому вождю устойчивый комплекс неполноценности, лишавший его способности вести равный и конструктивный диалог. Другая причина – почти все способные к широкому общению с Германией советские политики, хозяйственные и военные деятели к тому времени были либо истреблены, либо превращены в статистов. Хотя, не окажись в штате НКИД нескольких дипсоветников с дореволюционным стажем и пониманием особенностей русско-германского диалога, – не состоялся бы и сам пакт, и уже к концу сентября 1939 года СССР вполне мог бы находиться с Рейхом в состоянии войны.
Советские посольство в Берлине, пережившее полную ротацию дипсостава, после 1939 года не смогло стать центром формирования и укрепления широкого взаимодействия с ведущими германскими силами, не говоря уж о создании в Берлине «русского лобби». Возглавляемое бесцветным бериевским выдвиженцем Деканозовым, наше посольство не только не распознало признаков смены Гитлером курса по отношению к СССР, но и своей деятельностью постоянно дезавуировало в глазах Сталина поток правдивых донесений о скорой и неизбежной войне, поступавших по линии разведки и дипломатических служб…
Но главной недоработкой советской дипломатии явилось неумение честно и однозначно расставить акценты в контексте отношений СССР с Германией и Англией. Мы поддерживали активные отношения с обеими державами. Однако Англия была уверена, что СССР интригует с Гитлером против нее, вплоть до готовности предоставить Германии свои транспортные суда для вторжения на Британские острова. Гитлер же, напротив, считал, что Сталин, сохраняя контроль над Коминтерном и отказавшись репрессировать «еврея Литвинова», являвшегося до мая 1939 ведущим переговорщиком о союзе с «западными демократиями», продолжает держать камень за пазухой и, как только вермахт двинется через Ла-Манш, обязательно нанесет ему удар в спину. Поразительно, но два непримиримых антагониста, Германия и Англия, в 1940 году были одинаково уверены в том, что СССР выступит на стороне их врага! Эта мутная, тягостная неопределенность являлась отнюдь не проявлением «сталинской гениальности», пресловутого «вождения за нос» своих противников и политических визави, а прямым результатом чисток, кадрового голода и массового прихода на службу в НКИД и разведывательные органы профессионально слабых сотрудников, без малейшего представления о фундаментальных задачах национальной внешней политики, не говоря уж о нюансах, подтекстах и полутонах взаимоотношений великих держав!
Поэтому негоже возлагать косвенную вину на сползание мира к большой войне исключительно на «происки атлантистов». Уникальные возможности по сохранению мира, приоткрывшиеся в августе 1939 года, в нашей стране некому было реализовывать!
Тем не менее, пакт Молотова-Риббентропа явился важным и однозначно позитивным достижением советской (а в более широком смысле – и русской) дипломатии). Заключение пакта не было ни результатом спонтанной реакции советской стороны на невозможность «сотрудничества с западными демократиями», ни подсознательным дрейфом «советской диктатуры» к «родственной» диктатуре Рейха, как любят представлять дело иные исследователи. Советско-германский пакт не был и не мог быть прологом, «спусковым механизмом» Второй мировой войны, предпосылки которой лежали совершенно в другой плоскости и начало которой через германское решение атаковать Польшу однозначно и бесповоротно было предопределено как минимум с февраля-марта 1939 г, максимум – с сентября 1938 г.
Являясь продуманной, законной и комплиментарной историческим традициям двух стран реакцией руководства СССР на форс-мажорным образом изменившуюся политическую ситуацию в Европе, советско-германские договоренности сыграли позитивную роль, сформировав на востоке европейского континента зону стабильности, продержавшуюся без малого два года. Во имя сохранения этой самой стабильности СССР до последнего отказывался от мобилизационного развертывания в приграничной полосе, за что в июне 1941 г заплатил страшную, кровавую цену.
Цену, которая уже сама по себе делает беспочвенными и бессовестными любые попытки доказать обратное.
Опубликовано: Первый экспертный телевизионный интернет канал:
