Вновь «Синий платочек», или мой вклад в новую войну

Опубликовано: ЖЖ Юрия Шушкевича. 23.08.2016.

Та экзистенциальная война, которую развернули против России элиты англосаксонского мира, не побрезговав даже Олимпиадой, приобретает такой накал ожесточения и жажды мести, что весьма скоро, уверен, кто-нибудь да и воскресит по отношению к нашим новым «партнёрам»-врагам подзабытый лозунг, некогда провозглашённый Ильёй Эренбургом: «Убей немца!»

То есть убей именно немца, не фашиста…

Это грустно, поскольку все мои знакомые англосаксы (природные, не эмигранты) в переписке и разговорах демонстрируют растерянность и неловкость за поведение своих элит. Альтернативой безадресной ненависти может и должен стать «огонь по штабам».

Так получилось, что герои романа «Векселя судьбы» ещё в 2012 году нанесли по святая святых англосаксонских элит впечатляющий удар, собрав в одном из московских особняков финансово-политический ареопаг Запада, да отправив к праотцам зарядом динамита аж из самого сорок первого. Поскольку соответствующая глава была написана задолго до украинских и иже с ними событий, то упрёков в конъюнктурности не приемлю.

Если есть в запасе 15-20 минут – порадуйте себя чувством воплотившейся справедливости. И имейте в виду, что Алексей Гурилёв и Петрович – это советские люди, воскресшие из 1942 года. Время действия, повторюсь,– сентябрь 2012-го.

* * *

…До последнего момента Алексей Гурилёв в своё освобождение не верил, поэтому даже увидав отобранный при аресте саквояж, продолжал думать, что его перевозят в другой застенок.
Однако воздух свободы творит чудеса, и Алексей, полной грудью вдохнув прохладный туман осеннего московского вечера, наполненный запахом улицы, бензина и первой опавшей листвы, буквально возродился душой.
Убедившись, что железная дверь, выводящая из подвала, однозначно затворилась, он быстрым шагом поднялся по земляному склону, слегка скользя из-за влажной травы, и обойдя особняк с тыла на почтительном расстоянии, ступил на проезжую часть переулка.
С правой стороны, у парадного входа, собралась целая кавалькада роскошных авто, ярко горел свет и доносились голоса. Слева переулок уходил на глухой поворот, который из-за густых вековых лип, неработающего фонаря и опустевших в пятничный вечер офисных зданий выглядел безлюдным и тёмным.
Подняв воротник, Алексей быстрым шагом пересёк проезжую часть переулка, поспешая скрыться в небольшом скверике на противоположной стороне. Неожиданно на его плечо опустилась чья-то тяжёлая рука, и тихий голос с сильным южным акцентом сообщил: “Я Шамиль, от Петровича. Спокойно давай!”
— От какого ещё Петровича?— в искреннем недоумении переспросил Алексей, однако спустя несколько секунд, за которые Шамиль, одетый в робу московского дворника, быстро и ловко протащил его через плотные кусты, уже находился в объятиях боевого друга.
— Живой! Я же говорил, что будет живой, никуда не денется!— приговаривал остепенившийся и даже заметно располневший от мирной жизни Василий Петрович Здравый, продолжая обеими руками трясти Алексея за плечи.— Только вот исхудал. Интересно – это тебя на харчах буржуйских или здешних так подсократили?
— Спасибо, Петрович. Твоя работа?
— Что за работа?
— Что я не в тюрьме, а здесь, с тобой?
— Нет, не моя. За тебя, говорят, какая-то баба из Швейцарии заступилась.
— Хм… А ты тогда что здесь делаешь?
— Мы здесь,— и Петрович с одобрением глянул на Шамиля,— проводим спецоперацию. Кстати: нечего тут стоять и шуметь, давайте-ка все в машину!
Оказалось, что совсем рядом была спрятана за кустами старенькая легковушка неопределённых возраста и марки с незнакомыми провинциальными номерами.
— Так что же у вас за спецоперация?— поинтересовался Алексей, усаживаясь на пассажирское кресло рядом с Петровичем.
— Слушаем помаленьку тех, кто тебя держал взаперти.
— Это как же так?
— Элементарно. Вон там, на дереве, установлен инфракрасный лазер, который считывает колебания оконного стекла в кабинете ихнего босса. Затем сигнал идёт на ноутбук, там от всяких шумов чистится и записывается для истории. Есть даже техническая возможность получить распечатанный текст прослушки и при желании отправить на центральное телевидение.
— Ну ты и пинкертон! Откуда у тебя у такая техника?
— Извините, товарищ лейтенант госбезопасности, но источники поступления спецсредств не подлежат разглашению. Хотя, говоря по правде, я этому чуду техники не сильно доверяю – часто выдает “молоко”.
— Ну ведь хоть что-то удаётся с ним?
— Если не с ним, то с другим. Пару дней назад я побывал в одном из подвальных помещений этого особняка, где у них раздатка линий телефонных, и установил на них свои датчики.
— Невероятно! А как ты там оказался?
— Ты же знаешь – я полюбил бродить по московским подземельям. Помнишь коллектор под Гоголевским бульваром, в котором мы прятались? Так вот, оттуда по кабельной канализации имеется проход к сборному колодцу под бывшей Чертопольской заставой, а от него и к твоему особнячку несложно пробраться.
— То есть ты там был?
— Да, и даже находился, если смог правильно сориентироваться, буквально через стенку от твоего невесёлого пристанища. Но извини – долбить кладку в четыре кирпича на окаменевшей извёстке без шума было никак нельзя.
— Гениально! Значит, ты теперь имеешь возможность слушать все разговоры этого Геннадия Геннадьевича?
— И не только его одного.
— Не боишься, что его контрразведка нас выследит?
— Пока – не думаю. Сигнал из подвала передаётся старым передатчиком на длинных волнах. А в длинноволновом диапазоне сегодня никто не работает и, стало быть, за ним толком не следят. К тому же сигнал шифруется очень простым, но теперь всеми напрочь забытым довоенным устройством.
— Однако! Признавайся – передатчик тоже твоя работа?
— Разумеется, ведь по законам жанра нужно было куда-то пристроить рацию из откопанного нами контейнера! Но моя часть – половина. Слушают-то передачи не здесь, а на Большой Серпуховской.
— Где живёт твоя боевая подруга?
— Так точно. Она снимает сигнал и передаёт мне на мобильный телефон.
— Тебя же выследят, а вместе с тобой – и её!
— Быстро выследить не получится. Мой мобильный, оформленный по паспорту волгоградского бомжа, звонит на другой такой же точно, который я впаял в таксофон в вестибюле метро “Парк культуры”, где до конца года будет идти капремонт. На Большой Серпуховской моя Елизавета получает на свой домашний вызов с неизвестного таксофона – и затем спокойно крутит мне по этой хитрой линии нужные записи. Телефон же у неё дома аналоговый, то есть автоматической прослушки на нём быть не должно… Так что не думаю, что за два дня мы могли сильно наследить
— Дай-то бог… Ну а что тебе стало известно, если не секрет?
— Отчего же секрет? Положение твоё, товарищ лейтенант, пока что печально и незавидно. Отпустил тебя господин Фуртумов Геннадий Геннадьевич не просто так, а с единственным условием – держать под неусыпным наблюдением. За это время он постарается по-тихому решить со швейцарскими банкирами вопрос со взятием под контроль твоих векселей, после чего тебя схватят и отправят в институт.
— Что ты несёшь, Петрович? Какой ещё институт?
— Исследовательский институт, где-то в Америке. В твоей крови нашли ген, которого нет у других людей. У меня, я уверен, такой же – причины-то нам известны… Так вот, Фуртумов считает, что изучив твой ген, можно создать лекарство от старости. Или даже “вакцину бессмертия”, как они её называют.
— Бред какой-то! А кто тогда такой этот Фуртумов? Я думал, что он типа из наших, из структур, выросших из нашего с тобой НКВД… А он, выходит, медик?
— Ты правильно думал – он руководитель, если брать по-старому, иностранного отдела финансовой разведки. А медицина и теория бессмертия – его хобби. Кажется, сегодня в мире очень многие этим занимаются на полнейшем серьёзе, и приезд к Фуртумову главных западных банкиров отчасти тоже с этим связан.
— У него были банкиры?
— А ты не обратил внимание на лимузины у подъезда? Встреча с империалистами только начинается. Тебя отпустили перед самым её открытием.
Алексей сразу же вспомнил недельной давности бал у герцога и разговоры на футуристические сюжеты, которые так или иначе предполагали продление жизни. Тогда они показались ему досужим трёпом – а ведь, выходит, что напрасно, дыма без огня не бывает… Князь Курзанский, пребывающий в постоянном возбуждении от своей чёрноокой княгини Шарлотты, помнится, даже предлагал ему вложить все деньги в это самое бессмертие, чтобы невероятно заработать.
Как же наивно и доверчиво он вёл себя тогда, что даже не подумал, что для всех для них, безусловно наслышанных о его пресловутом “графстве” и довоенном французском паспорте, он мог являться вовсе даже не партнёром, а самым что ни есть объектом, с помощью которого можно изучать, как не растратить молодость за семьдесят лет!..
— Петрович,— поинтересовался Алексей голосом заметно потухшим,— а что всё-таки они собирались делать со мной? Разве им недостаточно взятой у меня крови? Исследовали бы её, я б им ещё налил.
— Ты им нужен не in vitro, а in vivi, так, помнится, было произнесено. Соображаешь, что такое in vivi? Так что, Лёш, не строй насчет себя иллюзий – ты в реальной опасности.
“Невероятно…. Не образумлюсь, виноват… Интересно бы знать, что думает Катрин… Неужели она тоже заодно с ними? Изобразила любовь, прилепила к себе – чтобы потом отправить меня под ножи потрошителей и сказочно обогатиться? А ведь это вполне, вполне возможно… Чёрт, как же я не подумал об этом сразу! Она ведь потому и могла столь спокойно отпустить меня в Москву, чтобы провести здесь нечто похожее на разведку боем, выявить интересы этого Фуртумова и американцев, а потом, шантажируя Фуртумова, вытащить меня из тюрьмы и вернуть обратно, чтобы отныне уже только её клан мог распоряжаться мной – точнее моим телом – полностью и наверняка! Неужели это всё так, и меня просто делят между двумя конкурирующими фирмами? Что же творят с людьми ненавистные деньги, сколь велика тогда их сила, что пересиливает даже любовь!? И почему вечная любовь, дарующая высшее из наслаждений, позволяет покупать себя деньгам, которые есть в сути своей средство для обмена вещей простых и низменных, вроде еды и мгновенных утех?”
Алексей почувствовал, что от подобных мыслей рушится весь его мир, а он сам, жалкий и обманутый, не в силах ни остановить, ни даже задержать этого обвала, неудержимо возвращается в недавнее своё прошлое – бедное и холодное. За тем лишь исключением, что в том прошлом присутствовала надежда, которая сейчас на глазах исчезает.
— Я тебя расстроил?— поинтересовался Петрович спустя минуту, так и не дождавшись от Алексея ни ответа, ни встречной реплики.
— Что ты сказал?— Алексей напрочь забыл, на чём оборвался разговор.
— Да ничего,— отмахнулся Петрович, догадавшись, что с его другом происходит что-то нехорошее.— Думаю просто, как нам следует поступить.
— Поступай-не поступай, всё равно теперь нет выхода,— меланхолично отозвался Алексей.
— Выход есть всегда,— не согласился Петрович.— Гляди: Фуртумов и его гадкий помощник – на сегодня единственные люди, которые держат в своих головах против тебя заговор. А коль скоро против тебя – то и против меня, и против него,— здесь он обернулся, чтобы засвидетельствовать согласный кивок от сидящего позади Шамиля,— против всех нас, одним словом. Поэтому я бы не побоялся их уничтожить.
Алексей взглянул на Петровича с явным недоумением.
— Зачем? А главное – как?
— В багажнике – наш ППШ с двумя магазинами, и ещё есть наган из тайника. Как думаешь, Шамиль,— сможем совершить налёт на мировую буржуазию?
— Непростое это дело,— отозвался Шамиль, стягивая с головы наушники.— Судя по разговорам, все они тусуются на втором этаже. Но внизу охрана с оружием будет конкретно мешать нам подняться. А по охране сперва стрелять – много шума будет, главари уйдут. Поэтому если честно – то не знаю, командир. Трудно будет.
— А ты что думаешь, лейтенант?
— Меня водили по зданию с завязанными глазами, я не мог запомнить расположения комнат,— буркнул Алексей с неохотой.
— Да я тебя не про комнаты спрашиваю. Скажи – жалко тебе этих банкиров?
— В каком смысле жалко?
— В самом прямом – чтобы они перестали жить?
— Зачем? Люди ведь всё-таки…
— А зачем же ты тогда, лейтенант, перед этими самыми банкирами неделю назад сжигал векселя?
— Откуда ты знаешь?
— Я же сказал – мы слушали твой допрос. Он, кстати, записан на диктофон. Так что если хочешь – можем прокрутить ещё разок.
— Да уж спасибо… А векселя я сжёг из-за неправды. Причём из-за неправды не столько прошлой, сколько грядущей, на которую они хотят обречь мир и непременно обрекут, если их не остановить. Однако я ничего не добился – у векселей остались копии, так что они легко залатают брешь, которую я вознамерился пробить в правах на мировой капитал…
— Так что ж ты тогда, лейтенант – сдаваться надумал?
— Нет. Но убивать людей просто потому, что они что-то замышляли против меня, я не готов.
— Твоя воля, тогда – собираемся и едем. Но не хочешь ли напоследок послушать, о чём они в особняке шепчутся?
— Насколько это этично?
— Абсолютно неэтично. Но считай, что это я прошу перевести мне что-нибудь из их беседы, ведь они ж не на моём немецком изъясняются!
— Ну, давай тогда…
Петрович протянул Алексею наушники. За громким звенящим фоном и посторонними шумами вполне были различимы спокойные и уверенные голоса, перемежающиеся с шумом шагов и лёгким перезвоном посуды.
— …To ensure dollar as principal currency after Bretton-Woods, since 1944 we had successfully managed to transport the most of world monetary gold to the States. Today gold is not the same treasure it used to be so the key way to maintain dollar power now is collection the most of know-how and global rights under American jurisdiction. We will persuade know-how holders that only we can protect their rights in a proper way. In twenty years even a matchbox could not be manufactured somewhere without paying royalties in US dollars [Чтобы доллар Бреттон-Вуда сделался полноценной мировой валютой,после 1944 года мы успешно добились перемещения на территорию Штатов большей части мировых запасов монетарного золота. Сегодня золото растеряло былую силу, поэтому будущее доллара отныне будет связано с концентрацией под американской юрисдикцией абсолютного большинства мировых ноу-хау и глобальных прав. Мы убедим всех законных правообладателей, что только мы в состоянии должным образом защитить их права. Через двадцать лет нигде в мире нельзя будет произвести коробку спичек, не заплатив роялти в долларах (англ.)].
— …Don’t be afraid of inflation! We are keeping control over emission to avoid markets failure by channeling excessive cash into food futures. Correspondent price growth will kill business in the third countries so their residents will have nothing left but to convert remaining money into dollar deposits… Eventually interest rate in most reliable banks will drop to negative values because the ultimate global issue will become not augment but physical protection of savings [Не опасайтесь инфляции! Мы следим, чтобы возникающий в результате эмиссии излишек наличности не обваливал рынки, а переходил бы в повышательный тренд на продовольственные фьючерсы. Этот рост цен убьёт бизнес в третьих странах, резидентам которых для выживания ничего не останется, как размещать остатки своих средств на долларовых депозитах… Со временем процентная ставка в надёжных банках понизится до отрицательных значений, поскольку главным вопросом на Земле станет не преумножение, а физическое сохранение сбережений (англ.)].
— …Independent Russian policy? We have nothing against while the old world is collapsing. But since we implement new technologies free from labor and your oil as well – Russia will get its last chance to show loyalty [Самостоятельная политика России? Мы не против, пока старый мир разваливается. Однако когда мы воплотим новейшие технологии, не нуждающиеся не только в рабочих, но в вашей нефти, России будет предоставлен последний шанс показать свою лояльность (англ.)].
— …Dear Mr.Nalivayko, don’t worry so much about that fireshow and crazy Gurilev! What he has burned is just garbage. The world will understand soon that global finance now is self sufficient matter! [Дорогой мистер Наливайко, не переживайте так сильно по поводу огненного шоу, устроенного этим сумасшедшим Гурилёвым! То, что он сжёг – всего лишь мусор. Мир скоро поймёт, что глобальные финансы – это самодостаточная сущность! (англ.)]
— …Our latest ideas rejected by some people? Hush, after they become universal no one will be in position to provide proper comparison! [Боитесь, что наши новейшие идеи будут отвергнуты некоторыми народами? Успокойтесь, после того, как они сделаются универсальными, их просто не с чем будет сопоставлять!(англ.)]
— …People suffer and their countries die because of inconsistency and often paradigma change in questing for phantomic justice. However key principles of American financial institutions remain stable for ages and are based on uncontested legal groundwork which no one can dispute. [Народы страдают и страны гибнут из-за того, что проявляют непоследовательность и частую смену парадигм в погоне за призрачной идеей справедливости. Ключевые же принципы американских финансовых институтов стабильны на протяжении столетий и опираются на закон, оспорить который никому не дано. (англ.)]
”Ишь ты загнул – no one can dispute, никому не дано! Фантом справедливости!— Алексей с презрением поморщился, снимая наушники.— Хотите уверить меня и весь мир, что предстоящая жизнь лишена смысла? Ошибаетесь, она ещё не потеряна… Это просто мне пора перестать утешать себя иллюзиями, которые я столь заботливо и тщательно культивировал и которые до сих пор продолжаю принимать за жизнь настоящую. Ведь пока просто живёшь – и в самом деле ничего не будет происходить! N’est-ce pas? [Разве не так? (фр.)]”
— Слушай, Петрович, а всё-таки дай-ка мне автомат!— с отчаяньем вырвалось из сжатых в напряжении уст Алексея.
— Впечатлился?
— Да, похоже, здесь пахнет продолжением войны, в которую я был втянут на прошлой неделе. Но это моя война: я её начал, и мне её завершать. Где у тебя автомат? В багажнике?— с этими словами Алексей с силой повернулся в кресле и дёрнул ручку.— Разблокируй дверь!
— Ну вот,— вздохнул Петрович,— ещё одним бойцом прибыло. Ты не обижайся, Лёш, но просто пока ты в своём застенке спал или читал декадентские стихи, мы тут с Шамилем такого наслушались – что давно готовы порвать весь этот негодяйник на мелкие кусочки. Так что мы прежде тебя созрели для боя.
— Петрович,— обратился Шамиль,— я могу достать гранатомёт! Я знаю людей здесь в Москве, я быстро вернусь! Минут сорок, максимум час подождите – на метро одна пересадка. С гранатомётом нам будет лучше!
— На метро с гранатомётом! Шамиль, ведь ты обещал беречь себя, а?
— Но командир, надо же что-то делать! Там же собрались не просто наши личные враги, а враги Ислама и враги вашего пророка Исы и матери его Марьям! Если упустим – я же жить не смогу, не смогу сыну объяснить, для чего я так жил! Позволь, командир,– я всё равно привезу гранатомёт!
Петрович несогласно покачал головой.
— Нет большего позора, чем погибнуть бестолково и глупо. Мне кажется, должен иметься другой способ.
— Какой же?— с неожиданным задором усмехнулся Алексей.— Лично бы мне – автомат в руки, да в последний бой.
— А вот я бы не хотел, чтобы этот бой был последним. Знаешь, о чём я сейчас подумал?
— О чём?
— Этот особняк – одно из пяти зданий, которые я лично минировал в ноябре сорок первого. Руководство тогда определило перечень наиболее важных и красивых зданий, в которые в случае сдачи города гарантированно должны были въехать гитлеровские штабы.
Шамиль от изумления глухо охнул.
— Так их давно должны были разминировать!— скептически отозвался Алексей.
— А вот и ошибаешься! Я совсем недавно разузнал, что в семидесятые годы мой динамит случайно обнаружили под зданием Госплана в Охотном Ряду, а несколько лет назад – через дорогу напротив, при разборке старого фундамента гостиницы “Москва”. На полигон вывозили аж на трёх грузовиках! Но там – здания серьёзные, на много этажей. А под этот особнячок, насколько я припоминаю, было заложено всего килограммов триста или пятьсот.
— Придётся лезть в коллектор, чтобы подорвать твой динамит?
— Не выйдет через коллектор… Взрывчатка надёжно замурована и приводится в действие электровзрывателем, соединённым с приёмником, который я запитал от силового кабеля через реостат. Кодовый сигнал для подрыва должны были подавать с головной радиостанции из Куйбышева… Сейчас, конечно, такого сигнала мы не сгенерируем и не передадим, да и в приёмнике лампы давно сели, а реостат сгнил и рассыпался. Но есть, кажется, один обходной способ…. Обходной такой вариантик один есть…
В салоне машины воцарилась тишина.
— Во всех пяти случаях припоминаю,— тихо продолжил Петрович, как бы беседуя сам с собой,— во всех случаях приёмники я замуровывал в стену, но вот катушки гетеродина перепаивал и выводил за корпус, чтобы из-за случайно возникшей наводки они не выдали ложного сигнала на подрыв… Оттого-то дома эти до сих не взлетели в неурочный час… Здесь, в Чертопольском, я, похоже, видел в подвале место, за которым должна находиться моя катушка… Кругом старая кладка на известковом растворе, а это место заделано цементом… Слой штукатурки там тонкий, миллиметров пять, трещинки сквозные видны, а за трещинками – зелёная медь, я это ясно заприметил, поскольку рядом с тем местом поставил рацию…
— Петрович, поясни – что это означает? Катушки, гетеродины?

— А это значит, Лёша, что мы в самом деле можем попытаться рвануть весь этот империалистический конклав к праотцам или к кому-нибудь ещё, кто подалее! Знаешь, что для этого нужно?
— Что?
— Пустить рядышком, через нашу рацию, обычный звук с частотою где-то 440 герц. Это я точно помню – на такой частоте, по камертону, мы в сорок первом записывали на пластинку особый звуковой сигнал. Резервный вариант подрыва, когда сигнал с пластинки передавался бы в радиоэфир не из Куйбышева, а с передатчика законспирированного бойца, сидящего на какой-нибудь даче подмосковной… Ну а дальше дело техники: катушка малошумного динамика, имевшегося в замурованном поблизости приёмнике, наводила бы на гетеродин низкочастотный электромагнитный сигнал, оттуда – переток на конденсатор, накопление заряда, пробой – и всё, принимай, страна, торжество справедливости!
— А мы так сможем?— Алексей если пока и не вдохновился, то точно заинтересовался идеей Петровича.
— Сможем, если Елизавета Валерьяновна поставит и заведёт на своём патефоне ту особую пластинку. Но на то пластинка и была особой, что выдавалась в особых случаях и под особую роспись… А знаешь, что иначе нам нужно?.. Нужно, чтобы у неё в комнате заиграла особая музыкальная вещь, и тогда сигнал с её рации, поступивший на нашу с тобой, доведёт всё до законной развязки.
— А у неё есть рация?

— Конечно, причём наградная – приложение к значку “Почётный чекист”. Значительно лучше той, что мы с тобой откопали.
— А наша с тобой – музыкальный звук примет?
— Ну да. И сердечник её динамика как раз должен глядеть на ту древнюю катушку мою… Кстати, ведь бумажную мембрану с динамика я словно на заказ удалил, чтобы без звука, чтоб только электромагнитная волна с сердечника била бы в цель… И ведь точно, словно предвидел, – бить с моего динамика раскуроченного она будет, как в кино, в аккурат на ту катушку фронтовую!
— А достанет туда в подземелье радиосигнал?
— С Большой Серпуховской – элементарно! Ты лучше вот что мне скажи: какая музыка играется на частоте 440 герц или кратной?
— Музыка исполняется на самых разных частотах. Но 440 герц, насколько я помню физику,– это нота ля первой октавы. Значит, нужно подобрать музыкальное произведение с тоникой ля.
— Ну и подбери ж! Ты же профессор и композитор!
— Погоди, дай вспомнить… В ля-мажоре у нас звучит “Итальянская” симфония Мендельсона. В ля-миноре написана “Трагическая” Малера. Везде тоника ля – опорная, так что нужная нам частота звучит постоянно и весьма хорошо.
— Тогда звони!
— Куда звонить?
— Звони Елизавете и говори прямо, чтобы она заводила пластинку с Малером!
— Вряд ли у неё такая есть. Нужно будет скачать симфонию из интернета.
— Эх, Лёша, Лёша! Если бы ты знал, сколько Лизавете лет – не смешил бы своими предложениями всемирную сеть интернет! Не годится!
— Тогда что же нам делать?
— Только не отступать! Елизавета знает все старые песни и подыграет сама, если что, на аккордеоне… Думай, думай, какие наши старые песни в твоём ля-миноре звучат?
— Ты лучше перечисляй, а я буду соображать.
— Идёт. “Краснофлотская”? “Два сокола” – про Ленина и Сталина, если забыл. Не годится? “Железнодорожная лирическая” ещё есть – в честь товарища Кагановича.
— Ты уверен, что пенсионерка в возрасте за девяносто помнит “Железнодорожную лирическую”?
— Разумеется, не помнит. Тогда танго “Тенистый парк” с соло для гавайской гитары? Романс “Скрылась луна”? Нет? Не проходит? Может тогда – ”Синий платочек”?
— “Синий платочек”?
— Да, “Синий платочек”.
— Хм, а ведь ты прав. Это мелодия будет как раз ля-минор. Интересно, сможет твоя Елизавета её исполнить?
— Про другое не скажу, а эту – знаю, что сможет.
— Тогда что будем делать?
— Действовать! Согласен, лейтенант? Шамиль, а ты согласен?
Вопрос оказался риторическим – никто не проронил в ответ ни слова, однако в воцарившейся тишине все трое ясно почувствовали сгустившееся напряжение, которое возникает перед настоящим боем. Ибо как только завязался предметный разговор про подрыв особняка, Алексей для себя решил, что уже ни при каких обстоятельствах назад не отыграет. А сказать, что у Шамиля просто вспыхнули глаза – значит, не сказать ничего.
В тревожном молчании Петрович проделал сложную и одному только ему ведомую последовательность действий, благодаря которой через минуту-другую в его трубке послушался тихий, но чистый голос Елизаветы Валерьяновны.
— Васенька, что случилось?
— Лиза, сможешь “Синий платочек” на своём музтрестовском баяне на рацию сыграть?— попросил Петрович.— Да, пока не забыл,– переключи восьмой канал на дуплекс.
— А зачем?
— Лиз, это не по телефону. Но если помнишь – мы с тобой под эту песню били фашистов, то есть били не просто немцев в гитлеровской форме, а били в широком смысле негодяев, которые хотели превратить нас в рабов. Так вот, теперь по уточнённым данным выясняется, что не всех, оказывается мы тогда добили. Поэтому надо бы ещё немного постараться… Совсем чуток. Постарайся, Лиз, сыграй как в последний раз! Очень прошу. И не забудь про восьмой канал!
— Уж переключила! Дай схожу за аккордеоном, он у меня в гардеробе стоит, в соседней комнатке…
Из трубки донёсся скрип отодвигаемого стула и шаркающий звук удаляющихся шагов.
Алексей покачал головой.
— Ты, конечно, это здорово придумал, но по-моему – это авантюра. Пусть и красивая, но – авантюра.
— А у нас есть другие варианты?
— Думаю, что нет.
— И я так тоже рассуждаю. Поэтому всё, что мы можем – это побеспокоить богов войны, которые, надеюсь, ещё не забыли про нас… Если правда за нами, то пусть поднимутся силы мщения, вскипит ярость благородная, а? Но ведь должна, должна же моя катушка ожить, не мог я ошибиться!..
В трубке снова послышались шаги, скрип половицы и частое, напряжённое дыхание.
— Лиза, всё в порядке у тебя?— в нетерпении прокричал Петрович.
— Да, да… Секундочку подожди, Вась, дай усесться получше…— донеслось в ответ.
Алексей наклонился к Петровичу и поинтересовался шёпотом:
— Слушай, а ведь ты разговариваешь с ней отнюдь не как внук погибшего товарища.
— Ишь, догадался!— усмехнулся Петрович.— Она тоже догадалась… почти сразу. Потом рассказывала, что когда прозрела меня, такого молодого, а затем сама погляделась в зеркало – то не выдержала и решила наглотаться таблеток, чтоб концы отдать. К счастью, обошлось. Так вот и живём помаленьку, друг другу помогая.
— А как к этому её внук и правнук отнеслись?
— Они, к счастью, не знают ничего, и не будут ничего знать. Это у нас самая большая тайна. Ведь в их жилах, как ты догадываешься, моя кровь течёт.
Лицо Алексея немедленно озарилось нескрываемой радостью:
— Если честно – то я так и предполагал! Молодец, Петрович, поздравляю!
— Это её поздравлять надо. А я-то что? Ведь она очень тяжёлую жизнь прожила, пока я семьдесят лет отдыхал под сосной.
В этот момент из трубки послышался шум раскрываемых мехов – и сразу же следом зазвучал первый аккорд знаменитой мелодии, взятый энергично, точно и глубоко.
Проиграв вступление, Елизавета Валерьяновна с изящностью мастера уменьшила темп – и звуки куплета, вновь набирая силу, понеслись широким и волнующим потоком:

Синенький, скромный платочек
Падал с опущенных плеч…
Ты говорила, что не забудешь
Ласковых радостных встреч.
Порой ночной
Ты распрощалась со мной —
Нет прежних ночек,
Где ты, платочек,
Милый, желанный, родной…

Это Петрович начал было потихоньку напевать довоенный текст “Синего платочка”. Неожиданно он помрачнел – и продолжил на полтона ниже стихами уже из грозной поры:

Кончилось мирное время,
Нам расставаться пора…

На этом месте Петрович замолчал, однако песню, забыв про отсутствие голоса и не попадая в ноты, подхватил расчувствовавшийся Шамиль:

…Строчит пулемётчик
За синий платочек,
Что был на плечах дорогих!

Вскоре мелодия поплыла по второму кругу. Елизавета Валерьяновна творила чудеса, в своём возрасте играя ровно и сильно, ни разу не позволив мехам нарушить её простой и вдохновенной гармонии.
— Опорную ноту она выдает исключительно чисто… Когда, по-твоему, рванёт?— поинтересовался Алексей, начавший понемногу верить в осуществимость безумной затеи.
— Сам считаю… Рванёт, когда конденсатор от катушки зарядится и даст искру. Наверное, минут через пять. Или через семь.
— А если не сработает? Такое же тоже возможно?
— Возможно. Техника ведь – сам понимаешь…
— А что тогда?
— Поблагодарим Лизавету за концерт и уедем,— с показным равнодушием ответил Петрович, отворачиваясь.
Однако по его голосу и виду Алексей понял, что рвануть всё-таки должно.
— Слушай, но ведь там же люди непричастные есть,— вдруг вспомнил он.— Охранники и всякая челядь. Давай я сбегаю и предупрежу, чтобы уходили немедленно.
— Лучше не рискуй, сиди тут,— посоветовал Петрович.
— Да уж нет, надо дать им шанс. Попытаюсь хоть кого-то на улицу выгнать.
Петрович понял, что остановить Алексея в порыве человеколюбия он уже не сможет, и поэтому лишь успел прокричать вслед:
— Четыре минуты! Только четыре минуты есть у тебя, ни единой больше!
— Успею!— донеслось уже с тротуара.— Не прекращайте играть!
Алексей с давно забытой прытью преодолел несколько сотен метров до особняка и ворвался в фойе, растрёпанный и страшный:
— Помогите!— сбиваясь с дыхания, закричал он двум вооружённым до зубов охранникам.— Там на улице человеку плохо!
Один из охранников мгновенно поднялся, загораживая грудью проход.
— “Скорая” вызывается по ноль-три,— с надменным спокойствием заявил он.— Звони туда и не создавай проблем!
— У меня нет телефона, надо помочь…
— Вон телефон!— охранник с неохотой кивнул на пустой ресепшн, где на крышке стойки стоял аппарат.
Алексей решил, что пока у него остаются в запасе несколько минут, он разыграет неудачный звонок в “Скорую” и попробует увлечь за собой на улицу хотя бы одного из этих тупых верзил. Однако едва пройдя через открытый охранником турникет к стойке, он увидел на банкетке в полутёмном углу юное существо с футляром на коленях. Разумеется, Алексей не мог не узнать Олесю – скромную и талантливую скрипачку, которая весной играла на вечеринке у олигарха Гановского.
— Олеся, что ты тут делаешь? Пошли скорее, человеку поможем там, на улице…
— Меня пригласили выступать,— ответила девушка, определённо вспомнив Алексея и улыбнувшись ему.
Он собрался было сообщить ей шёпотом о близящейся опасности, однако, не успев наклониться, вздрогнул от раската знакомого голоса.
— Ба! И что же, интересно, делает тут наш старый приятель?
Алексей обернулся. По широкой и ярко освещённой мраморной лестнице в сопровождении двух респектабельных иностранцев к нему спускался никто иной, как сам Геннадий Геннадьевич Фуртумов. Он выглядел роскошно, ступал уверенно и держал в пальцах высокий и тонкий бокал с вином. А буквально в следующий же миг в одном из иностранцев Алексей узнал почётного консула, с которым пререкался в Швейцарии ровно неделю назад.
Алексей остро, до внутренней боли ощутил устремлённые в него недобрые взгляды гонителей и ненавистников.
— Это моя знакомая, и я хотел бы увести её отсюда,— постарался он ответить спокойно и с максимальным достоинством.
— Знакомая? По-моему, у вас слишком много знакомых в различных частях света,— усмехнулся Фуртумов.— Не подумайте, что я против игр молодости, но только сегодня выступление этой красавицы профинансировано не с ваших тайных счетов, а с расчётного счёта моего ведомства, открытого в государственном казначействе. Кстати, милая сударыня, я спустился именно за вами!
— Сколько вы ей заплатили?— прокричал Алексей.
— А это не ваше дело. Не ваше,— Фуртумов выдержал паузу,— собачье дело.
— Послушайте!— Алексей оказался практически напротив Фуртумова, вынудив охранника отреагировать и встать вблизи них наизготовку.— Я компенсирую все ваши расходы. Вот здесь – не один миллиард долларов! Вам этого хватит?
С этими словами Алексей вытащил из потайного кармана брюк и протянул Фуртумову свою волшебную пластиковую карту.
— Balance of this card exceeds few billion US dollars. Please, keep it and let this girl go back [Остаток на этой карте превышает несколько миллиардов американских долларов. Пожалуйста, заберите её себе и отпустите отсюда девушку (англ.)],— Алексей намеренно повторил предложение на английском, чтобы у Фуртумова было меньше возможностей отвертеться.
— Few billion? What’s the bank that can issue this? [Несколько миллиардов? Какой же банк может позволить себе выпускать такое? (англ.)]— с искренним изумлением воскликнул второй иностранный банкир, которого Алексей не знал.
— Banque Privee Courtenay,— ответил Алексей.— Trust me, it really works [Частный банк Куртанэ (фр.). Поверьте, она действительно работает (англ.)].
— Incredibly! [Невероятно! (англ.)]
Однако почётный консул, похоже, не желал разделять простодушного восторга своего коллеги.
— Be calm, this still seems normal for those Swiss crooks. Dear Gennadiy, my advise to you is to withdraw this card for immediate investigation! [Успокойся, у швейцарских мошенников это всё ещё обычная практика. Дорогой Геннадий, я предлагаю забрать эту карту для немедленного расследования! (англ.)]
Видимо, последний аргумент заинтересовал Фуртумова, и задумавшись на мгновенье, министр-генерал картинно опустил подбородок в знак согласия.
Алексей молча протянул и отдал ему свою карту, после чего сразу же подошёл к Олесе, взяв за руку.
— Пойдём отсюда скорей, я тебе сейчас всё объясню…
Однако выход на улицу им преградила высокая, в человеческий рост, панель турникета, исполненная из бронебойного стекла.
— Откройте!— крикнул Алексей охране.
— Не положено,— донеслось из-за турникета.— У гражданки пропуск не отмечен.
— Какой ещё пропуск? Её же сам начальник отпустил!
Алексей обернулся, чтобы обратиться к Фуртумову,— однако на лестнице уже никого не было, все поднялись наверх. Из-за колонны лишь промелькнуло любознательное молодое лицо – наверное, какого-то помощника,– и тотчас же испарилось.
— Меня не колышет, что начальник отпустил,— повторил охранник, равнодушно зевая.— Не положено без отметки, и всё.
И высокомерно задрав подбородок, отвернулся.
Положение становилось критическим.
— Слушай, ты,— крикнул дурному стражу Алексей.— У меня нет времени ждать. Давай я тебе заплачу – сколько ты хочешь?
— Эй, толстый, ты часом не знаешь, сколько я хочу?— поинтересовался наглец у второго караульного, выглядевшего чуточку более уравновешенным и спокойным.
— Проси штуку,— меланхолично ответил тот.
Наглый развернулся к Алексею и огласил вердикт:
— Две штуки баксов на двоих.
— Согласен, отпирай…
Как только панель турникета отошла в сторону, Алексей протолкнул вперёд Олесю и протиснулся следом сам.
— Баксы в машине, пошли, я всё отдам,— сказал Алексей охраннику.
— Приноси баксы – получишь девку,— прозвучало в ответ, и усеянный яркими нашивками рукав наглого вертухая бесцеремонно и жёстко придавил Олесино плечо.
— Я же сказал – вместе идём!— заорал Алексей, и с минимального размаха, но зато изо всех оставшихся сил засветил наглому кулаком точно промеж глаз.
Наглый крякнул, зашатался и стал закрывать лицо обеими руками.
В тот же миг Алексей выхватил скрипачку из объятий негодяя и вырвался с ней на улицу, напоследок сильно ударившись плечом о массивный дубовый притвор.
Отбежав метров десять от подъезда, Алексей обернулся и увидел, что за ним вдогонку устремляется второй охранник, на ходу расстёгивая кобуру. Тот, кого назвали “толстым” и кого он посчитал было спокойным, оказался на редкость прытким и агрессивным.
— Беги, Олеся, беги отсюда куда-нибудь!— громко прошептал он девушке, после чего убедившись, что она не столь резво, как хотелось бы, но всё-таки начала удаляться прочь от всего этого кошмара, развернулся, чтобы задержать приближающегося гада.
“Петрович, Лизавета, ну когда же вы? Когда же вы завершите ваш концерт?” — застучало в голове стальным метрономом.
Алексея выручило, что громила с пистолётом оступился. Споткнувшись из-за какой-то неровности, он начал терять равновесие, и чтобы не загреметь на асфальт, на несколько секунд был вынужден замереть на полусогнутых ногах.
Алексей воспользовался этой заминкой и бросился к машине, где в багажнике, как было сказано, находился автомат, способный уравнять их шансы… “Ну когда же, когда же?… Когда всё закончится? Эх, когда? Кончится мерзкая стужа!.. Даль голубая ясна!.. Сердце согрето… Верится в лето… Солнцем ласкает весна… Лиза, Лизавета Валерьянна, ну играй же, из последних сил играй! Если не сгнила, конечно, от времени в прах вся эта ваша древняя катушка заодно со своим конденсатором…”
Он на миг зажмурил глаза – и немедленно перед внутренним взором возник сырой подвал, где возле скользкой от плесени стены оживал допотопный конденсатор, накапливая на своих позеленевших контактах призрачное синее марево, способное инженерным гением Петровича и его, Алексея, простодушной верой в чудо справедливости разродиться долгожданной искрой.
Однако огромная водяная капля, со страшной скоростью наливающаяся где-то наверху, грозилась эту искру опередить и, сорвавшись вниз, навсегда унести в древний московский песок заветный сгусток энергии, с таким трудом и страстью собранной для отмщения. Неужели всё так и произойдёт?
До изгиба тротуара, за которым была спрятана машина, оставалось ещё метров пятьдесят по прямой, и охранник, решив этим воспользоваться, едва встав на ноги, начал целиться в Алексея. В ответ Алексей резко принял в сторону, пригнулся, потом вновь сменил направление, намереваясь соскочить с прицела,– как вдруг почувствовал, как сперва на спину и голову, а спустя мгновение – уже на всё его существо обрушивается, обжимает и валит с ног неодолимая и глухая волна.
Задрожала под ногами земля, тревожно зашумели тёмные кроны деревьев, поверх которых раздались истошные крики и плеск крыльев перепуганных ворон.
И следом за этим – неимоверный и страшный грохот, пришедший одновременно с ударом воздушной волны, но отражённый сознанием лишь спустя несколько мгновений, наконец-то увенчал муки, отчаянье и страсть всех этих последних бесконечно долгих минут грандиозным и сокрушительным буйством огня в клубящихся потоках пыли, под перестук падающих с неба камней.
“Свершилось!” — эта мысль обожгла и наполнила Алексея чувством утверждённой справедливости.
Он немедленно обернулся, чтобы засвидетельствовать результаты страшного, надо полагать, взрыва.
Действительно, на том месте, где ещё несколько мгновений назад стоял финансовый особняк, ярко горел свет, звучали тщеславные речи и лилось шампанское, теперь зияла огромная чёрная дыра, из которой к холодному звёздному небу медленно восходил серо-грязный столп. Где-то внутри этой адской воронки алчные языки пламени пожирали сухие, словно порох, деревянные стропила. И ещё по всей округе пронзительно выли, озаряя стены домов, деревья и небо тревожными оранжевыми всполохами, вторящими огню, сотни растревоженных автомобильных сигнализаций.
На какой-то миг Алексея посетило чувство жалости к людям, сгинувшим под развалинами особняка. Однако он сразу же решительно изгнал его из своего сердца, не став утешаться рассуждениями, что “они поступили бы так же”. Следующая же мысль, простая и ясная, всё расставляла по местам: взрывчаткой, предназначенной для врагов, уничтожены враги. И если случится когда-либо время их оплакивать, то только не здесь и не сейчас. Non, je ne regrette rien, и точка!
Чуть поодаль, едва держась на трясущихся полусогнутых ногах, отрешённо и зачарованно взирал на всё это светопреставление ошарашенный толстый охранник.
Не теряя время даром, Алексей незаметно подкрался к нему, и оглушив сзади прицельным ударом по темени, повалил на асфальт. Пистолет ударился о бордюр. Не раздумывая ни секунды, Алексей вытащил оружие из ладони великана и по привычке забрал с собой.
Ещё какое-то время он потратил на поиски Олеси, которая почти без чувств сидела на ограждении детской песочницы, прижимая к груди драгоценную скрипку.
Спустя несколько мгновений их возвращение было встречено восторженными возгласами Шамиля и отборной руганью Петровича. Судя по всему, он уже успел поверить в гибель друга…