КАРТИНА: Верещагин В.В. Перекочевка киргизов (1869-1870).
Опубликовано: Фурсов А.И. Срединность Срединной Азии: Долгосрочный взгляд на место Центральной Азии в макрорегиональной системе Старого Света // Р.
Фурсов Андрей Ильич
Пять бывших республик СССР (ныне независимые государства) и Монголия — это пустынно-степной пояс, который лежит между Россией, с одной стороны, и Китаем, Афганистаном и Ираном — с другой. Но дело не только в этом. Есть значительно более серьезный резон присмотреться к региону Центральной Азии. Последние 300-400 лет он был объектом экспансии, сжимался, соседи (и через некоторых из них — капитал, мировой рынок) диктовали ему свою волю. В XVII в. Центральная Азия, точнее, ее восточная часть оказалась сдавленной между молотом и наковальней Российской и Цинской империй, этот пресс продолжал сжиматься до начала XX столетия. Западную ее часть в XIX в. подперли с севера все та же Россия, с юга — Великобритания. Последовало замирение Центральной Азии. Но так было не всегда: те триста лет, о которых идет речь, — всего лишь миг по сравнению с тремя тысячами лет (XV в. до н. э. — XV в. н.э.), когда Центральная Азия играла центральную роль в судьбах Старого Света, когда изменения в ней запускали механизм изменений в ойкумене в целом, когда не только никто не контролировал Центральную Азию, но, напротив, возникавшие в ней образования либо контролировали значительную часть Евразии, либо диктовали ей свою волю; я уж не говорю о контроле над Шелковым путем.
Ныне ситуация как бы возвращается в эпоху, предшествующую ХVI-ХVII вв., т.е. к тому времени, когда произошел перелом в отношениях Центральной Азии и других регионов Старого Света, в соотношении сил кочевых и земледельческих обществ. Речь, конечно же, не идет о том, что возникнут некие экспансионистские структуры, которые понесут угрозу соседям. Я имею в виду другое: восстановление в принципе ситуации, когда регион Центральной Азии не контролируется никем извне, тогда как изменения и процессы в нем могут существенно, причем негативно, влиять на жизнь соседей (например, России или Китая); когда Центральная Азия превращается в самовоспроизводящуюся флуктуацию, «серую зону», дестабилизирующую соседей, а возможно, и мир в целом. И это не преувеличение.
В «Колоколах Истории» мне уже приходилось писать о том, чти мир по многим своим характеристикам и тенденциям развития как бы возвращается в докапиталистическую эпоху. «Возвращение» Центральной Азии — одна из важнейших примет времени.
При взгляде на историю Старого Света с середины II тысячелетия до н.э. бросаются в глаза три великих переселения народов, три кризиса, потрясшие ойкумену, приведшие к ее перестройке, исчезновению целых царств, возникновению новых империй и т.д. Это кризис XII в. до н.э., эпоха переселения-народов III-IV вв. н.э. и время монгольских завоеваний, возникновения, а затем распада Великой монгольской державы в XIII в. Спусковым крючком всех этих макросдвигов становились события в евразийских степях, причем процесс начинался на Дальнем Востоке, у истоков Селенги и Керулена, а затем по «принципу домино» докатывался до Дальнего Запада Евразии — степного (нынешний венгерский Альфельд) и самого крайнего (Каталаунские поля в Шампани).
Кризис XII в. до н.э. был вызван тем, что в результате борьбы племен и народов на Восточно-Европейскую равнину, в Северное Причерноморье ворвались (были выброшены) индоевропейцы на своих колесницах. Затем они двинулись на юг, добив Микенский мир и напав на Египет («вторжение народов моря»). Старый средиземноморский мир оказался взорван. Но бикфордов шнур Истории был подожжен в глубинах Центральной Азии.
В IV-V вв. н.э. гунны вторглись в Европу, став во многих (хотя далеко не во всех) отношениях могильщиками античного мира и перевернув его периферию. Но свой путь тот конгломерат народов, который известен в Европе как гунны, начал в Центральной Азии, и первым толчком стал распад державы Хунну.
Ну а про зловещий XIII в., «когда поднялся от Востока народ безвестный и чужой» (В.Соловьев), и говорить не приходится. Правда, справедливости ради необходимо отметить, что наряду с мощным движением с Востока на Запад Старого Света в ХII-ХIII вв. происходило и противоположное движение — с Запада на Восток: крестовые походы. Однако это последнее было и слабее монгольско-тюркского Drang nach Westen, и затронуло лишь Средиземноморье. В связи с этим необходимо вспомнить еще один европейский натиск на Восток — IV в. до н.э., Александр Македонский.
Получается интересная закономерность в развитии Старого Света. Раз примерно в восемьсот пет происходил сход человеческих лавин, меняющих облик, а часто и суть старосветских систем: XII в. до н.э , IV в. до н.э., IV-V вв. н.э., ХII-ХIII вв н.э. При этом — перед нами не просто Большие Циклы Евразии, а некий маятник, который привели в движение воинственные племена Центральной Азии, выбросив на европейские равнины индоевропейцев. Те, в свою очередь, через восемьсот лет нанесли ответный удар, за которым последовали очередные колебания Маятника Старого Света: восток — запад — восток — запад/восток. Наиболее могучим источником энергии для колебательного движения была Центральная Азия, Запад скорее отвечал, реагировал, используя энергию отката, возвратного движения.
Если отмерить еще восемьсот лет с ХII-ХIII вв., мы получаем ХХ-ХХI вв. И тут же сталкиваемся с массовой миграцией Юга на Север. Разумеется, это уже не орды Аттилы или Чингис-хана, однако воздействие нынешних мигрантов на общественную ткань Севера (Запада), на социокультурный код его жизни по катастрофичности своих последствий может превзойти события восьмисот — и тысячешестисотлетней давности.
Иными словами, цикличность сохранилась и в капиталистическую эпоху, несколько изменилось лишь направление движения, соответствующее изменению оси отношений «Запад — Восток» на «Север — Юг».
И последнее, что необходимо отметить в связи с Маятником и Большим Циклом Евразии, с их эпицентром в Центральной Азии. Движение маятника вызывало волну изменений в Старом Свете: гибли старые империи и возникали новые, уходили старые учения и пророки и приходили новые, а в Европе, в Средиземноморье адаптация к каждому новому циклу вообще принимала характер качественной социальной перестройки, или, выражаясь марксистским языком, формационного сдвига. В любом случае каждый раз происходила великая социальная революция, порождавшая нового исторического субъекта, новый тип человека, который затем и создавал новую Систему. И вот что интересно, эти революции приходились на середину Большого Цикла. Речь идет о полисной революции VII-VI вв. до н.э. (цикл XII-IV вв. до н.э.); христианской революции (век «зеро» цикла IV в. до н.э. — IV в. н.э.): феодальной («аграрно-сеньориальной») революции IХ-Х вв (цикл IV-XII вв. н.э.); Великой капиталистической революции 1517-1648 гг. (цикл XII-ХХ/ХХI! вв.).
Подчеркну: изменения происходили не только в Европе — в ней они были качественными, — но и в Старом Свете в целом. Например, «осевое время» пережил весь Старый Свет — от Китая до Греции; Великая капиталистическая (1517-1648) и Великая самодержавная (1517-1649) революции, завершившиеся возникновением полигосударственной Вестфальской системы и «моногосударственной» Русской — Российской Империи, протекали синхронно. В ту же эпоху (ХVI-ХVII) возникают (или намечаются) сразу несколько новых империй — Великих Моголов, Сефевидов, Цин, Токугава. И, повторю, все эти сдвиги — циклы и революции, возникновение и крушение империй -так или иначе связаны с Центральной (Срединной, Степной) Азией. Например, Бабур, основатель династии Моголов, пришел из Средней Азии; династию Цин основали маньчжуры. Но в то же время ХVI-ХVII вв. стали рубежом в истории Центральной Азии, после которого геополитически она превратилась в «кладбище кочевой государственности» (Б.Ф.Поршнев). И хотя последний оплот этой «государственности» — Джунгарское ханство — сопротивлялся Цинам до середины XVIII в., это были уже арьергардные бои. Что касается экономики, то торговая революция, осуществленная в Азии в XVII в. двумя ост-индскими компаниями, голландской и английской, привела если не к закату караванной торговли через Центральную Азию, то к существенному падению ее роли и значения. Качественные изменения в организации торговли, внедренные компаниями, резко уменьшили их издержки производства, и против такого организационного оружия у Центральной Азии не оказалось ответа — ни симметричного, ни асимметричного. В этом смысле можно сказать, что ХIV-ХV вв. были исторической золотой осенью, «бабьим летом» Центральной Азии как в политическом, так и экономическом смысле. Похоже, ныне она опять оказывается во внешне сходном или сравнимом состоянии, но уже не в осеннем, а в весеннем — наступает новая эпоха. Впрочем, если забыть о цвете листвы, май и сентябрь часто бывают похожими. Это комфортные месяцы. Поэтому имеет смысл чуть внимательнее взглянуть на то место, которое занимала Центральная Азия в «региональной сетке» Старого Света, да и на саму сетку, контуры которой все более отчетливо проступают в нынешнем, покидающем Современность мире.
Можно уверенно сказать, что хотя фундамент региональной системы Старого Света был заложен в I тысячелетии до н.э., окончательно он оформился в первой половине II тысячелетия н.э., и капитализму оставалось лишь объединить макрорегионы в единое целое, мир-экономики в одну единую и единственную мировую экономику. Зарей этой мировой экономики, как ни парадоксально, стали крестовые походы, монгольские завоевания и тот мир, который оформился в результате их воздействия.
Что это был за мир? В Западной Европе уже очертился тот треугольник, которому суждено было сделать капиталистический рывок: юг Англии, Фландрия, север Франции и Германии, Шампань с ее ярмарками, Труа, Брюгге, Гент — вот наиболее яркие центры этого региона. Разумеется, в Европе были еще Венеция и Генуя, и впереди у них много «жирных лет», но История пойдет не через них. Кстати, и сейчас в Европейском союзе ядро «Европы первой скорости» составляет упомянутый треугольник.
Далее — Левант с центром в Константинополе: запад малой Азии, Балканы и северное побережье Африки примерно до нынешней Эль-Джезиры (Алжира).
К югу от Леванта — макрорегион, предствленный Египтом и половиной Аравийского полуострова. Центр напряжения — Каир. К востоку (юго-востоку) от левантийского мира располагался территориально небольшой, но, пожалуй, самый богатый и важный из тогдашних макрорегионов — Багдадский. Ныне, в конце II тысячелетия н.э., этот регион тоже имеет огромное политико-экономическое значение, в основе которого лежит магическое слово «нефть». В начале тысячелетия базой могущества багдадского мира были, естественно, не нефть шейхов и армия Саддама Хусейна, а высокий уровень развития производства и торговли, богатство правящей династии и купцов, многочисленных синдбадов-мореходов.
Левантийский, Багдадский и Египетский макрорегионы лежали на пути с запада на восток, из Средиземноморья — в Индийский океан. У каждого из регионов был свой «коридор» на восток. Самый северный, левантийский:
Эгейское море — Черное море — «хазарские пути» — Средняя Азия (Шелковый путь); средний: Сирия — Месопотамия — Персидский залив. Отсюда можно было плыть по морю аж до Китая, а можно было по «багдадской ветке» Шелкового пути через Хамадан, Нишапур, Мерв попасть в Центральную Азию -Бухару, Фергану, Кашгар — и двигаться в Китай посуху. Наконец, южный коридор: Нил — Красное море и — «ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет» (в сторону Индии)
Тот, кто владел «коридором» или, тем более, «коридорами», контролировал поток товаров и людей и почти автоматически получал впасть над макрорегионом. И наоборот, любой претендент на власть прежде всего стремился захватить контроль над «коридорами».
Таким образом, относительно небольшая территория (квадрат, углы которого образовали Южное побережье Черного моря и северные побережья Персидского залива и Каспийского и Красного морей) оказывалась золотой в прямом смысле слова, Золотым Квадратом, а иногда — Золотым Ромбом. И не случайно эта зона «коридоров» была постоянным местом и возникновения систем имперского типа, и борьбы между ними. Причем борьба шла за то, чтобы захватить все три «коридора», стать Властелином коридоров или, по крайней мере, среднего и южного.
Борьба за пути-коридоры развернулась намного раньше, чем исторические области, которые они связывали, превратились в устойчивые региональные системы обмена (и производства). Ни одной державе не удавалось установить сколько-нибудь эффективный и длительный контроль над тремя коридорами сразу, над всем Золотым Квадратом. Кое-кому удавалось контролировать два коридора из трех. Но чаще работал принцип «один коридор -одна держава».
Трудно сказать, была ли вызвана знаменитая война древних египтян и хеттов конца XIV в. до н.э. с не менее знаменитой битвой при Кадеше (1312 г. до н.э.), в которой сошлись фараон Рамзес II и царь Муваталли, борьбой именно за «коридоры», но по крайней мере один «Коридор» был объектом борьбы.
На рубеже VIII-VII вв. до н.э. Ассирия попыталась поставить под контроль средний и южный «коридоры», но всерьез не преуспела. Большего успеха добились персы, сменившие ассирийцев в качестве гегемонов ближневосточного мира. Они не только захватили средний и южный «коридоры», но и пытались контролировать северный, разбив, однако, лоб о скифско-гре-ческую «стену». И все же именно персы первыми сделали заявку на «трехкоридорную гегемонию». Еще дальше пошел Александр Македонский. Он не только включил все три пути в одну имперскую структуру, но также попытался захватить долину Инда. Однако все это продлилось один исторический миг и рухнуло. Эллинистические монархии, возникшие в результате войн диадохов, почти точно совпали с тремя «коридорами», а развернувшаяся борьба между Птолемеями (Лагидами) и Селевкидами велась, по сути, за контроль над путями соединявшими две части Старого Света, две части Евразии.
Даже Римская империя не смогла установить длительную и эффективную «трехкоридорную гегемонию» — Парфия, а затем Сасаниды лишили их среднего (месопотамско-персидского) «коридора». Арабский халифат тоже какое-то время контролировал два из трех «коридоров». Однако с утратой единства окончилась и «двухкоридорная гегемония». Что интересно, раскол опять же произошел по «коридорной линии», противопоставив друг другу Багдад и Каир как двух «контролеров» различных путей.
Таким образом, осью «войны миров» на стыке Европы и Азии, у «горла Азии» была борьба за «коридоры». И если мы взглянем на ХIХ-ХХ вв., то увидим, что даже в капиталистическую эпоху, от египетского похода Наполеона и восточного вопроса с Крымской войной до Суэцкого кризиса и войны в Заливе, очень важная ось мировой политики проходит там, где ее увидели персы два с половиной тысячелетия назад. Региональные конструкции и геометрические фигуры очень прочны, и даже если золото Золотого Квадрата не желтое, а черное, сам квадрат продолжает существовать.
Но вернемся в прошлое, в нашу хронозону «воспоминаний о будущем». Три «коридора», о которых идет речь, открывали путь к двум другим макроре-гнонам — Индоокеанскому, ал-Хинду (по «пряностному пути» через Оман и Маскат) и Центральноазиатскому (через Хамадан), а за ними лежал Дальневосточный регион, или, как сказал бы Ф.Бродель, «китайская мир-экономика» — огромный, вытянутый с севера на юг эллипс, охватывающий Восточный и Южный Китай с Желтым и Южно-Китайским морями, весь Индокитай, острова Суматра, Ява и Калимантан.
Будучи одним из нескольких макрорегионов, Центральная Азия в то же время отличалась от всех остальных вместе взятых (у них было больше общего между собой, чем с этой Азией) и противостояла им в прямом и переносном смысле слова. Все названные выше макрорегионы были морскими или приморскими и располагались в Прибрежном Поясе Евразии и Африки. Центральная Азия была континентальной зоной, Неаrtland’ом Если перевернуть карту и посмотреть на нее не под привычным углом зрения — с юга на север, а наоборот, с севера на юг, так, чтобы Китай Индия, мусульманский мир и Европа оказались удаленными от наблюдателя краями, центральность и сердцевинность макрорегиона Срединной Азии, а также то, что, во-первых, она была единственным сухопутным путем, соединявшим Дальний Восток и Дальний Запад континента, и то, что, во-вторых, она регулярно выбрасывала на периферию избыток своей демографической «спермы». -все это станет исторически ясным и очевидным.
Еще одно отличие — размеры, площади. Территориально Срединная Азия превосходит любой из названных выше макрорегионов. С запада на восток она протянулась от Черного моря до Желтого; ее северная граница шла, то поднимаясь, то опускаясь, примерно между 50-й и 45-й параллелями, несколько выше истоков Амура поворачивала на юг, к Желтому морю. Южная граница шла от этого же моря, колеблясь между 30-й и 35-й параллелями и включая Северный Китай, Тибет, Среднюю Азию, часть Северного Афганистана, Северный Иран и кусочек северо-востока Малой Азии. Эллипс, по которому и проходил знаменитый Шелковый путь, замыкался у Константинополя.
Еще одна особенность макрорегмона по сравнению с таковыми Прибрежного Пояса — наличие кочевого населения мира степей и полупустынь, готового к набегам, к созданию «кочевых империй», живущих за счет «дистанционной эксплуатации» оседлых соседей и контроля над караванной торговлей (т.е. за счет того, что Р.Лейн назвал бы protection land).
Сочетание огромных пространств с воинственным и одновременно «текучим» населением делало Центральную Азию исключительно трудным для контроля регионом. Великие кочевые империи редко контролировали всю Центральную Азию, хотя тенденция к расширению подвластного пространства по ходу исторического процесса просматривается. Если сравнивать веховые, наиболее известные кочевые державы в момент их наивысшей силы (Хунну в III — начале II в. до н.э., Тюркский каганат в VI в. н.э. и Их Монгол Улус в XIII в.), налицо рост. Однако продолжительность эффективного контроля над Центральной Азией, ее реальной властной темпорализации кочевыми империями была невелика. Исторически наиболее длительные (50-60 лет) сроки контроля над максимально большой частью этого региона ойкумены продемонстрировали: Великая Монгольская империя в XIII в. (говорили, что в середине XIII в. девушка с золотым блюдом может пройти от Желтого моря до Черного, не опасаясь ни за блюдо, ни за свою честь, — такова была прочность порядка, установленного монголами, — с помощью страха, конечно);
Россия во второй половине XIX — начале XX в.; СССР в XX в. Если взять вместе Россию и СССР, то получится около 120 лет — мировой рекорд контроля над таким турбулентным регионом.
Эта турбулентность, появляющаяся после длительного перерыва теперь уже в наши дни, заслуживает особого внимания, однако к ней я вернусь чуть позже, сейчас — о Великой монгольской державе XIII в. — Их Монгол Улс (Ихэ Монгол Улус), которая стала своеобразным хронологическим водоразделом в истории Евразии. После нее история большинства макрорегионов Евразии потекла иначе, а если говорить о Руси, то здесь просто произошло качественное изменение, дальним, но логическим следствием которого стало возникновение того, что мы с Ю.С.Пивоваровым назвали Русской Системой. Впрочем, по аналогии с Золотым Дворцом (Алтын Ордон — Золотая Орда) можно было бы говорить и о Русском Дворце (Орос Ордон), но это уже вопрос вкуса.
Правда, не все исследователи, по крайней мере, в последние годы, склонны придавать столь большое значение роли Великой монгольской державы в истории Центральной Азии, Азии и Евразии. Например, Ф.Табак (США) считает, что существование и экспансия Монгольской империи сами по себе не были конституирующим фактором регионального и надрегионального порядка. На самом деле они были лишь элементом, причем не первичным, широкомасштабного комплекса изменений, который начался с подъема Рах Islamica и был обусловлен им.
Подходя к оценке вековых трендов развития Евразии с точки зрения экологии и экономики (прежде всего сельского хозяйства), Табак подчеркивает, что пути распространения ислама совпадали с распространением за пределы тропиков и субтропиков новых культур (сахарного тростника, хлопчатника, цитрусовых), производственных навыков и форм экономической деятельности. В этом смысле, считает он, Рах Islamica в период 1000-1250 гг. подготовил почву для Рах Mongolica и связанных с ним изменений 1250-1450-х годов.
Монгольское нашествие, как его видит Ф.Табак, способствовало тому, что население стало активно осваивать возвышенности и горы. потоки населения и экономической деятельности двинулись к границам водоразделов, произошло смещение центров экономической активности повсюду — от «китайского Востока» до «франкского Запада». Так, европейский центр экономической тяжести в результате существования Рах Mongolica и его роли в качестве продолжателя экономической миссии Рах Islamica к Западу от Эльбы сместился на внутренние равнины Шампани, Кастилии и Средней Англии, а к востоку от нее — в районы возвышенностей; в Китае этот центр сместился к югу. Сдвиги, о которых идет речь, подорвали политическое равновесие, установившееся до «монгольского эпизода», и в конечном счете ударили по самим монголам (и кочевникам в целом), приведя к их политико-экономической маргинализации в Евразии.
Рассуждения Табака представляют интерес, однако, на мой взгляд, едва ли верно сводить все историческое значение возникновения Великой монгольской державы и функционирование Рах Mongolica к экономике или, еще уже, к сельскому хозяйству и распространению сельхозкультур. Даже если ограничиться экономикой, то помимо сельского хозяйства можно увидеть существенные сдвиги в торговой системе Евразии, обусловленные «монгольским эпизодом». Речь идет о караванной торговле по Шелковому пути.
Возникнув в конце II тыс. до н.э., в принципе евразийская торговля по Шелковому пути существовала, так или иначе, почти всегда. Были, однако, периоды ее большей интенсивности и организованности и меньшей. Например, четыре сотни лет между II в. до н.э. и II в. н.э., когда на дальних западном и восточном концах Евразии существовали мощные образования — Римская Республика (а затем империя) и Империя Хань, торговля была интенсивной и более или менее упорядоченной. Путь шел из Китая по южной зоне кочевания хунну и подчиненных им племен в сторону Турфанской впадины через Усунь и Кангюй, а далее огибал Каспий либо с севера, либо с юга, где относительную безопасность гарантировало существование Парфии.
Рухнули Рим и Хань, началось переселение народов, и торговля по Шелковому пути (вместе с самим путем) стала как бы пунктирной, по крайней мере, по сравнению с предыдущим периодом. Затем возникновение Тюркского каганата и Танского Китая на двести, а то и на триста лет оживили Шелковый путь с его караванной торговлей. Хотя и не настолько, чтобы, например, не процветал морской путь из арабской зоны индоокеанской макроре-гиональной системы в индийскую и зондскую (ал-Хинд).
А вот создание единой всестепной империи монгольских ханов впервые включило огромную часть Шелкового пути в рамки одной-единственной державы (или — с ее распадом — в систему взаимодействия улусов-наследников). В результате Шелковый путь стал едва ли не «торговым автоматом», да таким, что впервые с VIII-XII вв. значение морской торговли между Западом и Востоком снизилось. Это не значит, что морская торговля по маршрутам Ас-Синдибада Морского (он же: Синбад-Мореход) абсолютно затихла, отнюдь нет. Однако объединение Чингис-ханом евразийских степей, обеспечив безопасный сухопутный путь от Черного моря до Желтого, привело к существенному относительному уменьшению значения индоокеанской морской торговли.
И наоборот, когда крушение улусов-наследников в Иране и Китае (можно сказать, в середине XIV в.), а затем общеевразийские потрясения (Черная Смерть, войны Тамерлана с Золотой Ордой) подорвали трансконтинентальный «монгольский путь» сухопутной торговли, ойкуменическая торговля (примерно с 1400 г.) на дальние расстояния опять стала преимущественно морской, и XV в. стал пиком (вторым, но уже не столько арабским, сколько индийским) в развитии морской индоокеанской торговли. Ну а чтобы завершить тему, напомню: следующий удар по евразийской сухопутной торговле нанесли Ост-индские компании за счет лучшей организации торговли и уменьшения в связи с этим издержек и цен на товары (Н.Стеенсгард даже говорит об упадке караванной торговли в результате торговой революции в Азии в XVII в.).
В отличие от Ф.Табака, И.Валлерстайн и Дж.Абу-Лугод придают «монгольскому эпизоду» в истории Евразии центральное значение. В схеме Абу-Лугод Рах Mongolica в виде Великой монгольской империи занимает центральное место. Согласно Абу-Лугод, в Евразии между 1250 и 1350 гг. существовала мир-система, состоявшая из взаимозависимых макрорегионов, ее центром (сердцем) был Багдад, кровеносной системой — Шелковый путь, а хребтом — Монгольская империя. Рухнула империя — сломался хребет, исчезла мир-система, и именно это якобы расчистило путь для возникновения европейской капиталистической мир-системы. Так от крушения Великой монгольской державы прочерчивается линия к генезису капитализма в Западной Европе. Причем если у Абу-Лугод эта линия не обладает непосредственно каузальными качествами (здесь нет места разбирать концепцию Абу-Лугод, в ней немало неточностей и натяжек, обусловленных политически нагруженным стремлением авторессы противопоставить неэгалитарную и неэксплуататорскую мир-систему мир-системе с центром в Багдаде — читай: арабскую -европейской капиталистической, хотя на самом деле европейский капитализм вполне объясним и без крушения Монгольской империи, здесь Абу-Лугод нарушает правило «бритвы Оккама»), то И.Валлерстайн в своем объяснении генезиса капитализма в Западной Европе стремится наделить эту линию именно каузальными качествами. Сравнивая (впрочем, довольно поверхно-. стно и механистически) упадок Римской империи III-IV вв. н.э. и средневековой Европы ХIV-ХV вв., он приводит следующие составляющие для обоих случаев: упадок господствующего класса (рабовладельцев и сеньеров), упадок государства,-упадок организованной религии. Все один к одному, кроме одного: упадок средневекового Запада, в отличие от такового античности, сопровождался, считает Валлерстайн, упадком международной торговли, т.е. торговли по Шелковому пути, обусловленному (об упадке) распадом Великой монгольской державы. Это, по мнению Валлерстайна, с одной стороны, ослабило Европу, с другой — заставило ее сконцентрироваться на себе -«Европа сосредотачивается», и результатом концентрации-сосредоточения стал генезис капитализма. Иными словами, капитализм возникает как результат изменения среднесрочной экономической конъюнктуры (conjoncture), обусловленной упадком евразийской торговли, который в свою очередь был вызван крушением Монгольской империи в Центральной Азии.
Здесь не место разбирать схему Валлерстайна, в ней многое, к сожалению, что называется, «притянуто за уши», чтобы решить неразрешимую задачу: доказать, с одной стороны, что капитализм («капиталистическая мир-экономика») возник именно в XVI в., не ранее; с другой — избежать долгосрочного объяснения этого процесса (что потребовало бы теоретических подходов, по части которых мир-системная перспектива слаба), ограничившись конъюнктурным. Тут-то и приходят на помощь спасители-монголы, «отцы» (так выходит по логике Валлерстайна) экономической конъюнктуры ХIV-ХV вв. Повторю: здесь не место разбирать аргументацию основателя мир-системного подхода, ограничусь лишь одним замечанием исторического порядка, ставящим, на мой взгляд, под сомнение всю его схему.
Дело в том, что упадок евразийской сухопутной торговли имел место не только в XVI в.. но и в III-IV вв. н.э. (да еще какой! Л.Н.Гумилев по простоте своих построений даже отвел этому упадку, якобы обусловленному болезнью шелковичного червя в Китае, роль социоисторического терминатора Римской империи; кстати, его логика очень напоминает валлерстайновскую), однако никакой капитализм в то время на Западе, на руинах ангично-рабов-ладельческого строя не возник, хотя, по Валлерстайну, должен был бы. Так может дело не в торговле, а в различиях между антично рабовладельческим и феодальным строем? Впрочем, это уже другая тема
Хотя концепции Абу-Лугод и Валлерстайна (в чем-то они очень похожи) меня не привлекают, я упомянул о них по двум причинам. Во-первых, чтобы показать интерес к Центральной Азии представителей даже исторической глобалистики, то значение, которое они придают региону в своих схемах (я сознательно не касаюсь здесь евразийцев, это отдельный и совершенно особый разговор); во-вторых, чтобы продемонстрировать иные, чем схема Табака, концепции, контрастирующие с его узкохозяйственным и узкоэкологическим подходом. Табак рассуждает интересно, но так, что, во-первых, будто экспансиями Рах Islamica и Рах Mongolica исчерпывается «докапиталистическая» история Старого Света: что, во-вторых, будто Рах Islamica возник на «чистом листе», а не был одним из последних результатов глубокой перестройки Евразии VII-VIII вв., вызванной, помимо прочего, изменениями в Центральной Азии; в-третьих, будто до Великой монгольской державы в Великой степи не было великих кочевых империй. На самом деле и империи были (Их Монгол Улс был последней, самой известной и, конечно же, самой великой в их полуторатысячелетней череде), и Рах Islamica был лишь элементом и следствием, но никак не первопричиной широкомасштабных и долгосрочных сдвигов в Евразии (если только не смотреть на эти последние сквозь призму распространения сельскохозяйственных культур).
Действительно, держава Чингис-хана замкнула, завершила исторический ряд великих степных империй Центральной Азии: Хунну, Сяньби, Жу-жаньский, Тюркский и Уйгурский каганаты, государство киданей и, наконец, монголы. При том что во всех этих образованиях присутствовали тюркский и монгольский элементы, в одних, как позволяют предположить исследования, господствовал (по крайней мере, в правящей верхушке) тюркский элемент (Хунну, Тюркский и Уйгурский каганаты), в других — монгольский (Сяньби. Жужаньский каганат и держава киданей). В функционировании этих кочевых образований обращают на себя внимание, по меньшей мере, несколько хотелось бы сказать, закономерностей, но ограничусь более скромным термином, которым пользовался Н.Д.Кондратьев, — регулярностей.
Первая. Хотя нельзя говорить о жестком разграничении, с некоторой долей спрямления, огрубления ситуации можно сказать, что в то время как образования с «монгольским ядром» чаще всего стремились к непосредственному завоеванию территорий, «тюркоядерные» кочевые структуры стремились к дистанционной модели эксплуатации (дань) и систематическому контролю-дойке Шелкового пути.
Вторая регулярность. Державы с тюркским системообразующим элементом (кланом, союзом кланов) возникали так: сильный род приводил к власти своего человека, и он становился основателем кочевой политии. Державы с монгольским системообразующим элементом создавались сильным человеком (Таншихай у сяньби, Мугулюй у жуаней, Элюй Амбагянь у киданей и, конечно же, Тэмучжин — Чингис-хан — у монголов), который сам брал власть и уже в свою очередь приводил к власти свой род, вовсе не отличавшийся до этого особой силой.
Обе эти регулярности взаимосвязаны и, конечно же, обусловлены не этно-лингво-расовой принадлежностью того или иного кочевого образования или особенностями этнического характера. Дело, думаю, в другом — в исторических обстоятельствах борьбы за господство в Центральной Азии в IV-III вв. до н.э., в столкновении между тюркоязычными и монголоязычными кланами (родами) в борьбе за лидерство. Согласно китайским летописям (переведенным Н.Д.Бичуриным, которого уже в советское время поправил С.В.Тас-кин), во-первых, в этой борьбе монголоязычные группы (предки сяньби) потерпели поражение от тюркоязычных, ставших ядром державы Хунну, и вынуждены были откочевать в гористую местность и спасаться там; во-вторых, удар был столь силен, что в какой-то степени привел в расстройство их социальную организацию. В летописях говорится о том, что откочевавшие перестали выбирать вождей. По-видимому, речь идет о племенных вождях, по-видимому, перед нами фрагментация племен на кланы, ослабление последних. Рискну предположить, что именно этот эпизод стал своеобразной точкой бифуркации, определившей векторы дальнейшего развития «монгольской» и «тюркской» моделей формирования кочевых держав и различия между ними. Как знать, не обусловлена ли «монгольская стратегия» (захват) стремлением компенсировать слабость рода, получить дополнительные опору и легитимность, которых не вполне хватало из-за некоторой «разболтанности» родовой организации, обусловленной поражением. Впрочем, это — рабочая гипотеза, нуждающаяся в проверке, верификации/фальсификации.
Что касается Великой монгольской державы, возникшей в результате завоеваний («монгольская стратегия») и уже на этой основе обеспечившей контроль и взимание «protection rent» в виде дани, в том числе и с торговли по Шелковому пути («тюркская стратегия»), то ее улусы-наследники поделили «стратегическое наследие». Монгольская династия Юань и Ильханы в Иране сели непосредственно (стратегия прямого захвата), а Золотая Орда, расположившаяся в степной зоне, реализовала по отношению к Руси модель дистанционного господства и эксплуатации. Рискну предположить, что и улус Чагатая, если бы у него был объект, скорее всего, реализовал бы дистанционную модель. Впоследствии Тамерлан, создавший свою эфемерную и краткосрочную державу (прощальный поклон Центральной Азии миру), своими походами реализовал обе стратегии, о которых шла речь, комбинируя их элементы. Тамерлан совершал систематические завоевательные походы во все стороны света (пожалуй, лишь «бросок на Север» его не привлекал), грабил, но после этого возвращался восвояси — «дистанция — захват — дистанция».
Хотя гурхан Тамерлан своими походами содействовал разрушению и утрате единства того, что создавал великий хан Чингис, «монгольский эпизод», как сам по себе, так и инерционно, стал одним из факторов, объективно работавших на усиление единства Евразии, Старого Света. Да, конечно, кочевые завоевания уничтожали население и разрушали хозяйство, города, порой — безвозвратно. Но безвозвратно — редко, да и не стоит сильно преувеличивать разрушительный демографический и экономический эффект завоеваний. Исследования показывают, что население восстанавливалось в течение жизни двух поколений (40-50 лет); аналогичным образом обстояло дело и с экономикой. К тому же надо помнить, что, помимо прочего, кочевые завоевания были следствием уже происшедшего ослабления земледельческих государств Прибрежного Пояса и зоны, промежуточной между ним и Срединной Евразией, Хартлендом.
Косвенно (а в чем-то и более, чем косвенно) Рах Mongolica как высшая стадия в самостоянии Центральной Азии сыграл свою роль в последующей синхронизации кризисных явлений XVI и особенно XVII в., охвативших все регионы Старого Света. Выходом из кризиса стало — в разных частях Евразии — возникновение либо качественно новых систем (Капиталистической и Русской) в зоне христианского исторического субъекта, либо великих империй (Сефевиды в Иране, Моголы в Индии, Цин в Китае. Токугава в Японии) в «нехристианской зоне».
Именно Российская и Цинская империи — «дети» кризиса ХVI-ХVII вв. -зажали кочевников и Центральную Азию в тиски, постепенно сжимая их, усиливая давление. Это давление привело не только к тому, что Центральная Азия превратилась в «кладбище кочевой государственности», она вообще перестала быть военной угрозой для земледельческих соседей. Это не могло не иметь серьезных, далеко идущих последствий. В ситуации, когда кочевники-впервые за много веков оказались в военно-техническом и организационно-политическом отношении слабее земледельцев и не могли более господствовать над ними, перед кочевыми обществами Центральной Азии остро встал вопрос: куда девать 40-50% мужского населения? В самом кочевом скотоводстве, учитывая его специфику и эластичность межполового разделения труда (значительную часть трудовых функций выполняют женщины и дети, мужчины главным образом перегоняют и охраняют скот, охотятся, совершают набеги на соседей), эта рабочая сила не нужна. Раньше, в многовековую эпоху господства кочевников над земледельцами, указанные 40-50% мужского населения реализовывали свое свободное рабочее (именно так) время в виде военной деятельности. В ХVI-ХVII вв. такая возможность исчезла. Монголия нашла решение проблемы «занятий» для лишнего с хозяйственной, производственной точки зрения населения, проблемы, грозившей в случае ее неразрешения кровавыми конфликтами. Им стал ламаизм; ламаистские монастыри «изъяли» около 40% мужского населения, обеспечив их непроизводительной, но социокультурно (по крайней мере, официально) высоко ценимой формой бездеятельной активности. Именно этим и именно так — на макросоциальном уровне объяснятся «загадка ламаизма», внезапный и по-своему спасительный бросок в состояние бездеятельной активности значительной части кочевников, лишенных возможности реализовывать «свободное рабочее время» в виде внешней экспансии и господства над земледельцами.
Монголы были знакомы с ламаизмом еще во времена Чингис-хана, но тогда он им был не нужен. Как заметил Б.Я.Владимирцов, ламаизм — религия побежденных. В чингисхановы времена монголы были победителями, они были источником кризиса для мира Старого Света, а не наоборот, и тогда ламаизм им был не нужен. В ХVI-ХVII вв. ситуация изменилась.
Ныне. в ситуации нашего (конца XX в.) кризиса, исторически, по-видимому, симметричного кризису на «входе» (ХVI-ХVII) в капиталистическую эпоху, давление на Центральную Азию ослабло, особенно с Севера. Рах Моngoliса — в далеком пошлом, и попытка возродить его (и Евразию на его основе) посредством «стратегии Унгерна» была, по-видимому, последним — фарсовым — всплеском.
В своей истории Центральная Азия не раз испытывала метаморфозы. В течение почти трех тысячелетий она объективно была источником-эпицентром наиболее масштабных изменений в Старом Свете. При этом, однако, сама по себе в домонгольскую эпоху она была фактором региональным, ее максимальным «достижением» был Тюркский каганат. Формально его естественной «границей» на Западе было Черное море, однако в реальности это было совсем не то, что в Великой монгольской державе. К тому же в IХ-XII вв , по крайней мере, юг и запад Центральной Азии были скорее социокультурной периферией Рах Islamiса, а восток — таковой Рах Sinica. На месте Табака я бы обязательно отметил, что появление Рах Islamiса впервые нарушило социокультурную целостность Срединной Азии, приведя к исламизации значительной ее части и, таким образом, к образованию социокультурной трещины между частями.
Возникновение державы Чингис-хана отчасти изменило эту ситуацию на два с небольшим столетия. В социокультурном отношении великим монгольским ханам лишь на несколько десятилетий удалось «заклеить» социокультурную трещину: принятие ислама ильханами и ханами Золотой Орды подтвердило идейное господство ислама в западной и южной частях Хартленда. Под определенным углом зрения, лишившись советского имперского наследия, нынешние страны Центральной Азии — экс-республики СССР — лишаются и воспоминаний о монгольском имперском наследии, словно возвращаются в IХ-ХII вв. Юг Центральной Азии — Тибет — принадлежит Китаю: в подвешенном состоянии после распада СССР оказался восток — Монголия. Перестав быть Контролером Евразии и лишившись Контролера над собой, Центральная Азия превращается в турбулентную периферию, «серую зону» позднекапиталистического мира. Sic transit gloria mundi.
III
Неприятная для соседей потенциальная и реальная турбулентность центральноазиатской зоны стала особенно очевидна ныне, с распадом Советского Союза, когда словно «поехала крыша» на Крыше Мира, т. е. на Памире, в Таджикистане; когда после вывода советских войск из Афганистана война там словно получила новую подпитку. Когда много чего произошло в Центральной Азии. При всей поверхностности исторических аналогий не могу не отметить, что, пусть и внешне, нынешняя, после распада СССР, ситуация в Центральной Азии напоминает ту, что возникла через несколько десятилетий после распада Великой монгольской державы, когда одни государства-наследники (Юаньский Китай, Иран ильханов) ослабли, другие (Золотая Орда, Улус Чагатая) практически распались на несколько десятков княжеств, племенных союзов, султанатов и ханств, между которыми шла борьба. В конце XIV в. Тамерлан, сумев опереться на часть населения бывшего улуса Чагатая, сделает последнюю успешную, но очень непродолжительную попытку создания сильной центральноазиатской державы, а затем наступит мозаичный мир, который досуществует до XIX в. — пока русские, китайцы и англичане не приберут «мозаику» к рукам и не выложат ее в подходящий для них узор.
Придет срок, и с востока уйдут англичане. Пройдет еще какое-то время, и распадется СССР. Бывшие республики Средней Азии станут независимыми государствами, причем некоторые из них История сразу «возьмет на болевой прием», на излом, и они распадутся на зоны влияния кланов или даже криминальных структур.
За что боролся, старик Сухов? Восток действительно оказался делом тонким. А где тонко — там и рвется.
Ситуация в различных частях «оторвавшейся» Средней Азии разная — похоже на мозаику ХIV-ХV вв. Есть зоны и оазисы относительной стабильности, где можно ожидать относительного (по местным, в основном, меркам) процветания. Особенно если районы, о которых идет речь, восстановят исторические связи хотя бы с (бывшими) левантийским и багдадским регионами.
На другом краю спектра — зоны самовоспроизводящейся нестабильности вроде Таджикистана, превращающейся в часть афганской «серой зоны». Да и сам Афганистан, похоже, возвращается на «круги своя» — к той ситуации кланово-племенной фрагментарности, которая была характерна для него в течение тысячелетий и которую на время заморозили русско-английское соперничество и затем логика Холодной войны. В зонах нестабильности правят бал кланы и их (суб)криминальные группы, легальная власть по сути отсутствует, включение таких районов в мировую криминальную систему (торговля оружием, наркотиками) происходит значительно быстрее, чем местных «экономик» — в мировую экономическую. К тому же, во-первых, в самой мировой экономике грань между легальным и нелегальным, криминальным — особенно в зоне высоких уровней прибыли — стирается. А как же иначе, если «китами» экономики, наряду с нефтью, выступает торговля оружием, наркотиками и порнобизнес?
Во-вторых, нужны ли «оторвавшиеся» части мировой экономике? Что по позитиву они могут предложить ей? По сути ничего. Если правы (а я думаю, правы) те, кто считает, что основным социальным противоречием XXI в. будет, выражаясь марксистским языком, противоречие не между эксплуататорами и эксплуатируемыми, а между ними вместе взятыми как социально организованным населением, с одной стороны, и теми, кому нет места в системе развитой, наукоемкой позднекапиталистической эксплуатации (за место в ней, за право быть эксплуатируемым придется еще побороться), нет места в социальном времени, — с другой, то логично предположить, что в XXI в. произойдет сброс целых слоев и зон, которые невозможно социально и экономически утилизовать, а легче и дешевле выбросить. И этот процесс уже начался, поставив перед целыми регионами задачу адаптивного спасения.
Похоже, значительной части Центральной Азии (не только эсэнгэшной, но и китайской — Синцзянь) уготована незавидная судьба «использованных и выброшенных». И процесс адаптации уже пошел. У нас под боком, в «подбрюшье», формируются свои «золотые треугольники» вроде индокитайского, свои наркоэкономики вроде боливийской или перуанской. Огромные пространства, по сообщениям МВД, такие, как Южная Киргизия, превращаются в наркоплантации. Здесь народ выживает так. В других местах — иначе.
К примеру, недавно в прессе прошел ряд материалов, посвященных Северной Киргизии и Казахстану в их нынешнем состоянии. Сталкерство, да такое, что и братьям Стругацким не снилось, — вот способ выживания и существования, «живая политэкономия» для значительной части населения этих краев. Дело в том. что в Киргизии от эсэсэровских времен остались заброшенные урановые шахты, а в Казахстане — несколько предприятий ВПК, медеплавильный завод, десятки ложных станций управления пуском ракет (СУПР). Эти СУПРы строились для обмана главного супротивника — американцев;
строились по-настоящему, с электротехническими коммуникациями. Главное в нашем деле что? Правильно. Реализм. Рухнул Союз, и место реализма занял сюрреализм. Как пишет журналист А.Иванов, в 90-е годы началось великое копание казахстанских степей — бригадным методом, экскаваторами, с погрузкой на КамАЗы и переправкой в Китай, где были очень рады драгметаллам, радиоактивной меди и многому другому. Потом настала очередь проводов высоковольтных линий — их срезали пролетами. Да мало ли что можно вынести. «Вынесет все», — говорил поэт Некрасов. И действительно, народ в «серых» (и не очень) зонах постсоветского пространства понес все. По-видимому, это модель выживания для многих «брошенных зон», было бы что взять и кому продать. Аналогичные вышеназванному киргиз-кайсацкому варианты адаптации можно найти в Африке, в Южной Америке и даже в деиндустриализующихся районах Северной Америки.
Еще один способ приспособления — миграция. В современном мире около 30 млн. беженцев. Более того, есть уже целые зоны, выступающие как «регионы беженства», регионы этносоциальной неустроенности, которая иногда принимает устойчиво-воспроизводящийся характер. Например, зона конфликта хуту и тутси, распространяющаяся ныне на территорию Заира и грозящая подорвать там государственность, какой бы хрупкой и бандитской та ни была. Это уже принципиально иной, новый тип региона и региональности, чем те, о которых говорилось в начале этой статьи. Ну что же, мир меняется, обновляется и явление региональности вместе с ним. Известный под прозвищем «мистер Стратегия» японский бизнесмен, политик и публицист К.Омаэ говорит о появлении нового типа региона — «региона-государства». В книге «Упадок национального государства: подъем региональных экономик» он показывает, как структуры макрорегионального уровня все громче заявляют о себе в качестве главных агентов постсовременного мира, новых моторов процветания и единиц деловой организации, расталкивая в стороны и глобальные структуры, и национальные государства, границы которых они нередко безжалостно рассекают. «Регион-государство» — это, например, зона Сан-Диего — Гихуана в Северной Америке, треугольник Сингапур — Джохор — Батан в Юго-Восточной Азии. район Сан-Пауло в Бразилии и даже Тайвань с экономически связанной с ним частью Южного Китая. Все это — новый тип региона, заслуживающий более подробного разговора.
Короче, на рубеже ХХ-ХХI вв. привычная картина мира вдруг стала стремительно меняться. Многое, казавшееся реальным, становится картографической иллюзией. Сквозь политико-экономические контуры капиталистического (современного) мира вдруг проступают очертания предшествовавших этому миру историко-культурных и торгово-экономических регионов. Рядом с ними, а часто и внутри них, еще более усложняя картину, возникают регионы нового, уже не докапиталистического, а поздно- (и, как знать, быть может, пост-) капиталистического типа: «процветающие регионы-государства» (я бы сказал: «регионы-оазисы»), с одной стороны, и «серые зоны» скудости, сталкерства, аномии, постоянной борьбы за выживание и жизни чуть ли не на грани зоосоциальности — с другой. Неизбежность этого странного мира очевидна. Похоже, «глобальная деревня» уходит в прошлое как неосуществившаяся до конца мечта, а на смену ей идут региональные и глокальные реалии. Иногда мне кажется, что ученый или журналист, задумавший дать картину нынешнего мира, должен будет написать нечто похожее на пятый том «Истории Рима» Т.Моммзена — том, посвященный римским провинциям, т.е. «регионам», на которые впоследствии распадется первая мировая держава человеческой истории. По крайней мере, угол зрения, подход — при всей поверхностности аналогии — может быть таким.
