Скрытые угрозы сельской депопуляции, или доживет ли Россия до удвоения ВВП

ФОТО: nordroden.livejournal.com/22055.html

Опубликовано: неполностью в газете «Труд» как «Последняя деревня» 05.11.2004: www.trud.ru/005_Ptn/200411052110102.htm

Статья посвящена одной из наиболее острых и, тем не менее, неафишируемых проблем национального развития России — сельской депопуляции. Сокращение численности коренного населения за чертой городов восполняется неконтролируемым притоком мигрантов, в корне меняющим принципы хозяйственной деятельности и систему общественных отношений. К 2015 году Орловская, Воронежская и ряд других областей смогут открыто претендовать на статус национальных республик в составе РФ, а кошмар югославского Косово вполне может стать завершающим аккордом аграрно-демографического кризиса некогда великой крестьянской страны.

Со значительными сокращениями статья была опубликована в газете «Труд» 5 ноября 2004 года («Последняя деревня»).

Депопуляция — термин, пришедший из биологии. Еще каких-нибудь двадцать-тридцать лет назад его можно было услышать разве что в телепередаче «В мире животных», когда речь заходила об исчезающих представителях африканской фауны. Непостижимо, но сегодня этот термин гораздо прочнее связан с процессами в человеческом обществе, причем не где-нибудь за тридевять земель, а применительно к России, которую все мы когда-то априорно считали самой большой, мощной и самой населенной, если брать страны с привычным нам европейским типом культуры.

Сегодня наша страна — мировой лидер по сокращению численности населения. Всем известно, что ежегодно численность нашего населения снижается на несколько миллионов человек. При этом горечь происходящего для многих из нас явно или подсознательно смягчает несложный подсчет, согласно которому с подобным «темпом вымирания» нас хватит, по меньшей мере, на добрую сотню лет. Увы, это не так, в активе едва ли есть полтора-два десятилетия, по прошествии которых Россия может элементарно рассыпаться — но не по границам национальных автономий и крупных регионов, а просто исчезнуть, сгинуть в самой своей сути, в один из дней лишившись собственного пространства. И международный терроризм здесь будет ни при чем. Смертельная угроза исходит от набирающей невиданные темпы сельской депопуляции.

Таблица 1

^{Источник: UN Food and Agriculture Organisation}

В настоящее время депопуляция (невосполняемое сокращение) сельского населения наблюдается в 67 регионах России из 89. Исключения представлены 22 субъектами федерации, являющимися, в основном, национальными республиками. Из номинально «русских» регионов сельская депопуляция, с точки зрения статистического учета, отсутствует только в Ставропольском и Краснодарском краях. Тем не менее, как будет показано ниже, угроза фактической депопуляции села подбирается и к этим двум относительно благополучным регионам.

Внешние признаки депопуляции во многом схожи с результатами свертывания сельскохозяйственного производства: заброшенные животноводческие фермы, машинные дворы, неиспользуемые пашни и пастбища… Считается, что причиной последнего стали пореформенное сокращение внутреннего платежеспособного спроса, неограниченный импорт продуктов питания, резкое ухудшение финансового положения большинства хозяйств. В то же самое время численность сельского населения в трудоспособном возрасте сократилась с 1990 по 2002 год с 28 до 18–20 млн человек — что в условиях отсутствия заметных инвестиций в повышение технической оснащенности и производительности труда, в условиях продолжающейся деградации материально-технической базы АПК неизбежно должно означать объективную невозможность поддерживать объемы сельскохозяйственного производства на прежнем уровне. Подтверждением этого тезиса является ситуация сегодняшнего дня: несмотря на зримо растущий платежеспособный спрос на сельскохозяйственную продукцию, валовой продукт отрасли продолжает сокращаться. Согласно данным Федеральной службы госстатистики, продукция сельского хозяйства в январе-мае 2004 года сократилась по сравнению с аналогичным периодом прошлого года на 1,3%, поголовье КРС снизилось на 5,9%, численность коров на 5,7%. Именно в животноводстве, где доля живого труда максимальна, сокращение производства удивительно точно коррелирует с темпом сокращения численности трудоспособного сельского населения. И если увеличение численности сельского населения в южных, главным образом, национальных регионах, нивелирует общую динамику его численности, то нарастающее сокращение животноводческого производства, в том числе в областях, приближенных к крупным городам с высоким уровнем спроса, сполна выдает реальное положение дел.

Здесь крайне важно иметь в виду, что официальная государственная статистика в крайне недостаточной степени отражает процессы, связанные с депопуляцией сельских территорий. Основными причинами тому являются следующие:

• как уже отмечалось, общефедеральные показатели численности сильно нивелируются динамичным приростом сельского населения в южных регионах России;
• статистические показатели по остальным регионам, отражающие численность всего сельского населения, не выявляют динамики сокращения его части в работоспособном возрасте;
• никоим образом не учитываются различия в динамике численности сельского населения на отдаленных территориях и в пригородных зонах: во многих регионах ее относительно стабильные показатели связаны с увеличением населения пригородных территорий, которое в своем большинстве следует рассматривать как городское;
• значительная часть сельской молодежи и лиц среднего (до 40 лет) возраста, живя и работая в городах, из-за отсутствия собственного городского жилья формально продолжают оставаться зарегистрированными в сельской местности;
• статистика не дифференцирует увеличение населения за счет притока мигрантов, не анализирует их национальный состав и склонность к сельскохозяйственному труду.

Выборочные обследования «не-пригородных» сельскохозяйственных территорий в Тверской, Ярославской, Тульской, Ивановской и Воронежской областях дают безрадостную картину. При среднем размере сельского населенного пункта в 28 дворов (Воронежская область — 35 дворов) на сегодняшний день реально заселено не более 5–7 дворов (в Воронежской области — 17 дворов). Несколько дворов (до 6–8) «оживают» в летний период за счет приезда на сезонный отдых горожан. Средний возраст сельского жителя — 58 лет мужчины и 54 года женщины. Среднее число детей и подростков (от 0 до 18 лет) указать не представляется возможным, поскольку при формальном подсчете оно оказывается меньше единицы — в 70% обследованных населенных пунктов данного возрастного контингента в принципе нет, в остальных он не превышает 2–5 человека на деревню (к тому же, как указывают респонденты, часть детей временно находится в деревне у старших родственников и с наступлением школьного возраста обязательно переедет в город).

«Общественное» сельскохозяйственное производство в обследованных сельских населенных пунктах практически не ведется, реально работают только личные подсобные хозяйства. Отдельные из них обладают неплохой товарностью, прежде всего по молоку и картофелю, располагают тракторами, легким грузовым транспортом и налаженными каналами сбыта. В то же время средний возраст главы и членов таких хозяйств приближается к 60 годам. Пройдет буквально 5–7 лет — и эти люди в силу возрастных ограничений будут вынуждены свернуть производство. Причем произойдет это достаточно синхронно и массово, на смену им никто не придет. Дело в том, что нынешними «старожилами» являются люди 1944–1950 гг. рождения, у которых в наиболее активный период молодости (20–25 лет), пришедшийся на середину 1960-х годов, практически не имелось возможностей покинуть село. Следующее поколение, вступление которого в активный возраст совпало с кампанией по ликвидации «неперспективных деревень» и появлением обширных возможностей для трудоустройства в городах и на многочисленных «стройках народного хозяйства», для села навсегда потеряно.

Прогнозы неутешительны: к 2020 году даже минимально активная сельская жизнь и товарное сельскохозяйственное производство на большей части аграрной территории России в подавляющей своей части прекратятся. Кстати, это будет означать обвальное ухудшение, казалось бы, относительно неплохих на сегодняшний день валовых показателей по производству молока и картофеля: поскольку 58% молока и 94% картофеля выращивается в личных подсобных хозяйствах, в своем большинстве относящихся к описанному выше типу, то АПК России за считаные годы потеряет до 35–40% товарного ресурса молока и до 80% картофеля. Не без аналогичных по масштабу потерь подойдет к этому рубежу и «общественное производство», в котором элементарно перестанет хватать рабочих рук. Очевидно, что ожидаемое сокращение будет более значительным, чем в начале 1990-х годов, оно нанесет непоправимый удар по продовольственной безопасности страны и вызовет серьезные политические последствия.

Другой опасностью сельской депопуляции, остающейся «невидимой» для статистики и игнорируемой органами государственной власти, является неконтролируемая миграция и укоренение в сельской местности мигрантов из южных регионов России, стран СНГ и дальнего зарубежья. Причем наряду с индивидуальным и мелкогрупповым расселением, характерным практически для всех регионов России, имеют место процессы, которые нельзя назвать иначе как целенаправленной колонизацией центрально-российских сельских территорий. Так, в настоящее время значительное число сельских населенных пунктов Тверской области заселены чеченцами[1], Ивановской области — корейцами, Ярославской области — узбеками и таджиками и т. д. Все южные регионы Дальневосточного федерального округа активно колонизируются китайцами и монголами, южно-сибирские области — выходцами из Казахстана, Киргизии и других центрально-азиатских стран, среди которых также встречаются и переселенцы-уйгуры из Синьцзянского автономного округа КНР, известные своей крайней неуживчивостью и агрессивностью. Практически в каждом из «традиционно русских» регионов действует несколько национальных землячеств, обладающих налаженными связями с региональными и муниципальными властями, милицией и негласно координирующих колонизацию «освобождающейся» сельской территории. Наличие неформальных координирующих структур является, к слову, одной из причин того, что указанные процессы в последнее время проходят достаточно гладко и без «лишнего шума»: мигранты расселяются в действительно оставленных коренными жителями населенных пунктах или проходят своеобразный «карантин» в отдаленных деревнях и хуторах. Особенно это стало заметно после известных событий в Удомле (Тверская область) в мае 1998 года, где неконтролируемое расселение представителей чеченской диаспоры вызвало решительное силовое противодействие со стороны еще сохранившего дееспособность коренного населения.

Как уже отмечалось, приток указанного контингента мигрантов во многом нивелирует динамику снижения численности сельского населения, однако подобный эффект крайне неоднозначен. Основные риски здесь связаны со следующим:

1. Обустройство и жизнь мигрантов в настоящее время практически повсеместно связаны с паразитированием на остатках прежней материально-технической базы и сельской инфраструктуры. Мигранты из республик и стран с низким уровнем развития и родоплеменным типом общественных отношений не способны без целенаправленного внешнего воздействия восстановить деградирующую хозяйственно-социальную среду, чтобы затем поддерживать (воспроизводить) ее в своей повседневной деятельности. Как только еще сохранившаяся материальная база и инфраструктура окончательно деградируют, мы станем свидетелями неконтролируемого воспроизводства на аграрной территории России примитивных систем земледелия, скотоводства и анахронических общественных отношений. Кстати, именно по указанной причине не следует ожидать наступления «экологического рая», предсказываемого некоторыми исследователями в качестве «позитивного последствия деиндустриализации страны»: экстенсивное скотоводство вызовет быструю деградацию естественных пастбищ, что в аридных районах Черноземья приведет к опустыниванию, а в средней полосе — к заболачиванию.
2. Реальная численность мигрантов, укоренившихся в сельской местности, составляет не 1–1,5 млн человек (как полуофициально считается сегодня), а не менее 4–6 миллионов человек. Поскольку типичная семья мигрантов включает женщин в детородном возрасте при коэффициенте суммарных рождений более 2,8, то к 2010–2015 гг. численность этого контингента увеличится на 3,5–4,5 млн человек, вплотную приблизившись к 10 миллионам. А это уже — ¹/₃ от номинальной численности сельского населения страны, более 50% населения действительно сельских (не-пригородных) территорий и до 80% трудоспособного населения в сфере сельского хозяйства! В подобные цифры не хочется верить, но, к сожалению, если они и где-то отличаются от реальности, то не намного.
3. Значительная часть мигрантов, укореняющихся в сельской местности, имеет возможность неограниченно долго проживать без регистрации или обращения за предоставлением российского гражданства. В то же время их дети, родившиеся на территории России, в полной мере пользуются общественными благами и льготами, а по достижении совершеннолетия получат российские паспорта. К уже означенному нами рубежу 2020 года в России появится значительная социально активная прослойка (до 5 млн человек), выросшая в условиях примитивного хозяйства и родоплеменной системы общественных отношений, не получившая даже минимального образования, плохо владеющая русским языком, практически лишенная собственности и обустроенной жизненной среды, но в то же время претендующая на полнообъемный социальный успех и достойный жизненный статус. С учетом их возраста (16–20 лет), ассимиляция этих людей будет уже практически невозможна. Использование же данного контингента антигосударственными силами, или же его неконтролируемая политическая саморганизация по признакам общности происхождения, вероисповедания и социальной судьбы станут вопросом даже не времени — лишь минимальных организационных усилий.
4. Принятые и действующие на сегодняшний день программы по социальному развитию села, к сожалению, в принципе не учитывают указанного «национального аспекта» проблемы сельской депопуляции, по этой причине выделяемые в их рамках государственные средства и ресурсы во многом будут не решать, а лишь усугублять ситуацию.

Скрытость, латентность колонизации сельской территории мигрантами на фоне достаточно быстро созревающих ее плодов, скорее всего, поставят в тупик системы и органы государственной власти и безопасности. В масштабах «исконно русской территории» практически в одночасье изменится национальный состав сельского населения. И хотя за счет стабилизирующего влияния населения городов и пригородных зон эта перемена, скорее всего, не сильно затронет структуру населения в целом, у России есть все шансы повторить опыт «открытия албанского Косова»: до 1991 года считалось, что численность албанского населения в этом небольшом автономном крае Югославии не превышает 45–50%, а к 1999 году она, как неожиданно оказалось, составляла уже 95–97%. Субъекты федерации с относительно невысокой долей городского населения (Псковская, Орловская, Воронежская, Курская, Тамбовская, Пензенская, Курганская, Оренбургская области, Республика Алтай, Читинская и Амурская области) к 2015 году вполне способны оказаться претендентами на статус национальных автономий: доля коренного населения в них, скорее всего, окажется менее 50%.

Даже при условии выполнения планов Президента и Правительства по удвоению ВВП и развитию высокотехнологичных сфер деятельности, Российская Федерация к 2020 году имеет все шансы оказаться этносоциальной химерой: «сетка» из постиндустриальных мегаполисов и крупных промышленных центров, соединенных современными средствами коммуникаций, окажется окруженной гигантской фактически неподконтрольной территорией, в глубинах которой на основе примитивного слабомеханизированного сельского хозяйства будут самовоспроизводиться патриархальные системы общественных отношений. Это «вмещающее пространство» не станет пребывать в равновесии и мире с агломерациями чужеродной для него культуры, а попытается установить над ними собственный контроль.

Отсюда наивны надежды тех, кто считает, что в глобальном конфликте между промышленно развитым «Севером» и бедным «Югом», в настоящее время сконцентрированном в противостоянии западной цивилизации и мусульманского мира, Россия сможет, оставаясь в стороне, пожинать плоды противоречий двух борющихся сил. Глобальный конфликт «Север-Юг» имеет все шансы не просто втянуть нас в свою орбиту, но и, обратясь вовнутрь нас самих, разрушить наше государство в его базовой — пространственной — сущности.

При всем драматизме и кажущейся неизбежности описанного выше сценария у нас, тем не менее, на сегодняшний день сохраняются возможности предотвратить развитие ситуации по подобному плану. Для этого необходимо, прежде всего, понять и объективно оценить грозящую опасность. Требуется четко и открыто соотносить все имеющиеся и перспективные программы сельского развития со складывающейся в сельской местности демографической и, конечно же, этносоциальной ситуацией. Сельское развитие должно перестать быть прерогативой исключительно Минсельхоза, а контролироваться на межведомственном правительственном или, лучше всего, президентском уровне. К сожалению, существующая практика работы государственных органов РФ не подразумевает возможности дифференцирования государственных программ «по национальному признаку» (за исключением программ восстановления Чечни, среди которых имеется единственная (!) в России подпрограмма помощи в обустройстве русского населения — хотя, очевидно, Чечня не самое лучшее место для расселения последнего). В системе государственной аграрной политики необходим принципиальный и решительный поворот от поддержки развития производительных сил, представленных, в основном, крупными и крупнейшими компаниями и финансовыми группами, к мероприятиям, направленным на обеспечение устойчивого сельского развития и обустройство.

Основное внимание при подготовке и реализации политики сельского развития должно быть уделено не капиталоемким проектам по развитию сельской инфраструктуры, а созданию широкого комплекса условий и предпосылок для (i) сдерживания и компенсирования оттока и естественной убыли коренного сельского населения и (ii) активной ассимиляции уже укоренившихся мигрантов. Обеспечив последних условиями для сельского труда на основе современных технологий, а также предоставив им возможности аналогичного развития несельскохозяйственных направлений деятельности, общество сможет добиться их постепенной трансформации из потенциально враждебного и агрессивного состояния как минимум к конформизму, максимум — к активной заинтересованности в синергичном развитии совместной территории проживания.

Если говорить о конкретных элементах ожидаемой политики сельского развития, то, среди прочих, следует сделать акцент на следующих:

• Государственные программы сельского развития должны открыто и гласно увязываться с демографической и этно-социальной ситуацией в конкретных районах сельской местности, механизмы их исполнения должны предусматривать селективный подход и обладать высокой вариабельностью в зависимости от соответствующих локальных условий.
• Необходимо решительное усиление внимания и государственной поддержки фермерских хозяйств, прежде всего создаваемых представителями коренного населения. Ценность фермерского уклада заключается не сколько в валовых объемах сельскохозяйственного производства (из-за невысокой их доли в котором на фермеров в последние годы практически перестали обращать внимание), а в обеспечении хозяйственного контроля как за собственной землей, так и за значительной окружающей территорией.
• Максимально активная передача неиспользуемых сельскохозяйственных земель, включая целые хозяйства, под управление церковных общин и монастырей традиционных конфессий, прежде всего Русской православной церкви, — с целью не только обеспечения эффективного использования и контроля за территорией, но и в интересах культурно-религиозной ассимиляции мигрантов.
• Миграционные процессы в сельской местности должны находиться под пристальным контролем, укоренившиеся мигранты должны получать государственную поддержку исключительно при условии выполнения специально установленных требований по обустройству, формам ведения хозяйства и его техническому уровню. Целесообразно введение обязательного направления глав «мигрантских хозяйств» на бесплатные государственные курсы обучения и повышения квалификации, прохождение которых будет способствовать их лучшей ассимиляции.
• В сельских районах со значительной долей мигрантов необходимо развитие полноценной системы государственного (муниципального) среднего образования, полностью исключающего «национальные школы»[2]. Подобный подход критически важен для полноценной ассимиляции детей мигрантов. Национальные формы обучения, вполне допустимые в городской среде, в сельской местности могут применяться исключительно на самодеятельной основе, без предоставления их слушателям и выпускникам государственных аттестатов и иных государственных документов.
• Необходимо интенсивное и масштабное развитие на сельской территории несельскохозяйственных видов деятельности, способствующих как замедлению депопуляции, так и вовлечению мигрантов в организационно сложные и технологичные виды деятельности.

«Предупрежден — значит вооружен». Эта нехитрая мудрость вселяет надежду, что этнические последствия сельской депопуляции не будут с привычной для нас «политкорректностью» переведены в область умолчания, а мобилизуют общество на выработку в приемлемые сроки эффективных мер по сохранению за коренными народами России ее важнейшего ресурса — родной земли.