Отечественная война 1812 года; Разграбление крестьянами помещичьей усадьбы после отступления русских войск перед армией Наполеона:
Опубликовано: отрывок публиковался в 2001 г. в газете Торгово-промышленной палаты
Юрий Шушкевич
Авторские размышления по поводу неутешительных результатов 15 лет «свободного предпринимательства в России». Реальное предпринимательство существовало в СССР задолго до перестройки, а «тектонические сдвиги» последних лет оказываются во многом неконкурентоспособным ремейком старой системы. Статья написана в феврале 2002 года.
Энергетика реформ
В последнее время мы становимся свидетелями целой череды первых юбилеев новой экономической реальности — десятилетия негосударственной банковской системы, десяти лет аграрной реформе, пятнадцатилетия легального предпринимательства… Не обозначенные в календарях, эти юбилеи воскрешают в памяти образы, отношения и предметы из, казалось бы, бесконечно далекого прошлого и укрепляют убежденность в масштабности и необратимости произошедших перемен.
Однако так ли эти перемены глубоки и принципиальны? Червь сомнения закрадывается, если сопоставить результаты с конструктивными затратами на их достижение. Не хочу быть циничным, но страдания миллионов людей, потерявших привычные ориентиры жизни, доходы и сбережения, двукратное падение производства по несырьевым отраслям, разрушение социальной инфраструктуры не могут считаться работой, совершенной во имя конструктивного результата. Кипучая деятельность десятков тысяч экономических субъектов по поиску своего места под солнцем, лоббированию, разрешению конфликтов, борьбе за безопасность себя и своего дела и т.д. также не имеет выраженной равнодействующей силы и скорее напоминает хаотичное броуновское движение. Много ли за последнее десятилетие мы видели по-настоящему продуманных стратегий экономического реформирования и развития общественных институтов? Часто ли власть прилагала усилия не для “встраивания в ситуацию”, а для преодоления сопротивления окружающей реальности, принципиального изменения сложившихся отношений и систем интересов? Поскольку ответить утвердительно на эти вопросы непросто, то вряд ли следует и питать иллюзии по поводу принципиальной новизны той экономической реальности, в которой мы сейчас живем.
Как бы парадоксально это не звучало, итог “десятилетия реформ”, в течение которых реальные реформы в основном подменялись их политической имитацией, на качественно новом уровне воспроизводит структуру экономики второй половины восьмидесятых годов. Действительно, сохранена и усилена сырьевая ориентация народнохозяйственного комплекса. Подавляющий объем промышленной собственности, ранее распределенной между 70-80 министерствами, сейчас сконцентрирован в руках примерно 20 олигархических групп. Массовый народный бизнес по-прежнему практически не выходит за пределы сфер общепита, услуг, мелкой торговли и сельского фермерства. Даже финансовая система с ядром из контролируемых государством Внешторгбанка и Сбербанка и несколькими сотнями коммерческих банков, без кредитной подпитки “свыше” или “извне” практически не способных осуществлять масштабные и долгосрочные кредитные проекты, недалеко ушла от своей советской предшественницы. Не согласны? но тогда чем отличались бы отделения Госбанка на местах в отсутствии централизованной кредитной эмиссии от современного среднего российского банка, тихо обслуживающего текущие операции клиентов и пускающего “в рост” капитал учредителей?
Вопреки заявлениям либеральных экономистов и политиков, в стране отнюдь не созданы условия для “необратимости перемен”. Если возврат к коммунистической модели “советского образца” и вправду невозможен (общественная модель есть функция ментальности, а ментальность стала действительно другой), то тезис об устойчивости существующего общественно-политического строя уже не столь очевиден. Экономика, воспроизводящая оскорбляющее людей крайнее социальное неравенство и располагающая весьма ограниченным запасом прочности по обеспечению большей части населения материальными благами на уровне прожиточного минимума, несет явную угрозу социального коллапса. Не есть ли прокатившаяся по стране в последние месяцы волна криминальных посягательств на имущество и жизнь элиты и просто состоятельных людей первым предвестником этого грядущего взрыва?
Итак, по прошествии “пятнадцати лет свободного предпринимательства” сверхмонополизированная советская экономика превратилась в сверхконцентрированную российскую. На долю 20 финансово-промышленных групп приходится 60-65% ВВП и свыше 90% национального экспорта. Степень неравновесности рынка стала выше, при этом у большинства несырьевых отраслей из-за открытости рынка для импорта практически не остается возможности действий по компенсации ценовых диспропорций. Не устранен “самоедский” характер экономики — если раньше огромные ресурсы обслуживали воспроизводство никак не связанных с конечным потреблением материальных ценностей (тяжелая промышленность, военно-промышленный комплекс), то в настоящее время сырьевой сектор функционирует практически в том же ключе. Почти весь финансовый результат нефтяных и газовых компаний реинвестируется в поддержание добычи (что в условиях снижающейся продуктивности месторождений требует постоянного форсажа), в несколько меньшей степени “проедается” или вывозится за рубеж.
Россия всегда была бедна свободным финансовыми ресурсами, все сколь либо значительные модернизации финансировались либо за счет внешних займов (восстановление после войны 1812 года, промышленный бум начала ХХ века), либо через принудительное распределение национального богатства (1930-40-е годы), либо за счет управляемой кредитной эмиссии (1950-1960-е годы). Другим ключевым условием развития является адекватный, эффективно функционирующий хозяйственный механизм. Единственный в нашей истории период, когда в семидесятые годы за счет экспорта дорогого углеводородного сырья страна получила дополнительный ресурс для расширенного воспроизводства, был бездарно растрачен. Теряющий эффективность хозяйственный механизм в сочетании с масштабным вывозом капитала в интересах “поддержки братских народов” к 1987 г.г. лишил страну не только финансовых резервов, но и большей части амортизационных фондов. В этих условиях освобождение цен в 1992 году, ставшее в контексте нашей либеральной революции чем-то вроде “залпа Авроры”, заведомо не могло создать какой-либо новой реальности, высвободить якобы “подспудно дремавшие” внутренние резервы экономики. Приватизация промышленности, стоившей сотни миллиардов долларов, за чисто символические суммы осуществила ее фиксацию в руках преимущественно прежних “рулевых” или успевшей освоить правила игры «молодежи». Практически все “чужаки”, попытавшиеся участвовать в приватизации — неважно, пришли они со стороны легального молодого российского бизнеса или криминала, — не смогли удержать доставшуюся крупную промышленную собственность, со временем уступив ее “природным” владельцам. Таким образом, свершилась грандиозная инсценировка — формирование современной хозяйственной системы прошло без сколь либо значимых инвестиций (стало быть, и совершенной в экономическом смысле работы), с преимущественным использованием организационно-политических маневров. Отсюда абсолютное большинство хозяйствующих субъектов продолжают работать с ветшающими и устаревающими основными фондами, в условиях хронической нехватки оборотных средств, а банковская система по-прежнему не располагает ресурсами, адекватными потребностям народного хозяйства.
В этих условиях не может быть речи о свободном рынке инвестиций. Контролируя реальный сектор и негосударственные финансы, олигархические группы готовы инвестировать только “в себя”, в полностью подконтрольные структуры. Стремясь свести объективно существующий инвестиционный риск к нулю, внутрисистемные капиталовложения неизбежно начинают рассматриваться как нечто относящееся к категории потребления, — что на фоне острейшего инвестиционного голода порождает проекты с низкой эффективностью и сомнительными сроками окупаемости.
Свойственная для любого монопольного образования склонность к минимизации рисков (на возникновение которых крупные структуры реагируют значительно болезненнее, чем малый и средний бизнес), существенно снижает научно-технологическую “емкость” таких капиталовложений. За последние несколько лет автору довелось участвовать в подготовке и реализации более чем сотни инвестиционных проектов различного калибра. Их опыт однозначно свидетельствует — в наиболее оригинальные и инновационно-ориентированные проекты малый и средний бизнес идет куда охотнее, чем крупный. Даже при закупке зарубежного оборудования инвесторы из крупного бизнеса ориентируются в основном на “проверенные временем” технологии, допускающие лишь локальные инновации. Мало кто задумывается при этом, что «проверенность временем» в постиндустриальную эпоху может означать только заведомый проигрыш в конкурентоспособности. Редкие случаи, когда состоятельные российские компании или финансово-промышленные группы вкладывают деньги во что-то действительно новое и высокотехнологичное, скорее подтверждают общее правило — за подобными решениями практически всегда стоит чья-то воля или разумная (что опять же случается нечасто) “рекомендация сверху”.
Для концентрированного бизнеса всегда характерны проблемы в сфере эффективности управления. Отчуждение денежных потоков от центров принятия реальных решений резко понижает качество корпоративного управления, формирует у низовых звеньев самостоятельные мотивации, часто идущие вразрез с мотивациями «центра». Не успев до конца сформироваться, российские промышленные холдинги или финансово-промышленные группы столкнулись с теми же проблемами, которые безуспешно пыталась решить советская хозяйственная практика — как заставить эффективно работать многоуровневый хозяйственный механизм в условиях максимального «отжима» верхними эшелонами вновь созданной стоимости и математически доказанной невозможности справедливого согласования экономических интересов различных уровней иерархической системы. Благодаря ставшему модным в последние годы внедрению зарубежных управленческих технологий, результаты корпоративного менеджмента сегодня выше, чем во времена советских главков и министерств, однако это различие не столь значительно, чтобы изменить качество хозяйственного механизма. Наемные менеджеры всегда выберут стратегию поведения, при которой предельная эффективность их вознаграждения будет не ниже, чем самооценка полезности остающихся свободного времени и сил, а наемный персонал не откажется при первой же возможности что-либо либо украсть.
Таким образом, несмотря на поражающие воображение перемены последнего десятилетия, в своих существенных чертах российская экономическая реальность повторяет ту, что мы имели примерно с середины шестидесятых годов. На фоне появления принципиально новых институтов и форм экономической политики — валютного, межбанковского, финансового рынков, рынка ценных бумаг, ГКО и многого другого, — принципиальные отношения, связанные со способом воспроизводства основных материальных благ не претерпели существенных изменений. «Нововведения» относятся в основном к формам планирования и распределения государственных расходов и, в лучшем случае, дают фору старым механизмам по показателям скорости «обработки сигнала», снижению «информационных шумов» и т.д. С точки зрения поддержания равновесных условий система валютных бирж и межбанковского рынка являются более функциональными инструментами, чем практика МВЭС СССР по установлению отраслевых и индивидуальных коэффициентов пересчета валютной выручки. Однако в условиях нереформированной экономики использование этих инструментов может приводить к совершенно противоположным результатам, например, к подавляющему внутреннее производство росту реального курса рубля («голландская болезнь»). Для борьбы же с подобными последствиями вновь приходится обращаться к средствам отнюдь не рыночного содержания.
Когда искусство бессильно
Но ведь именно по характеру и роли внешних атрибутов формируется макроэкономическая политика сегодняшнего дня! Чего стоит, например, утверждение о том, что «наконец-то, после десятилетия ошибок и иллюзий», мы подходим к «по-настоящему либеральной экономической политике». Как будто снижение налогов, сокращение госрасходов, умеренность во внешних и внутренних заимствованиях в сочетании с общим дистанцированием государства от регулирования экономической жизни означает распространение либеральных, т.е. прежде всего конкурентных отношений на неравновесную, сверхконцентрированную российскую экономику. Ключевой постулат либеральной теории, увязывающий сокращение перераспределяемой государством части ВВП с ростом внутреннего потребления и активизацией хозяйственной жизни, не сможет в должной мере проявить себя в условиях отчуждения абсолютного большинства населения от результатов воспроизводства и крайней ограниченности конкурентного сектора. Стало быть — мы еще раз возвращаемся к этой мысли — переходный процесс отнюдь не завершен, экономика страны продолжает топтаться где-то у его начальных этапов.
Правительственная экономическая политика, основанная на «градуалистской» концепции точечных изменений и настройки, по определению рассматривает экономическую реальность вполне зрелой и самодостаточной. Тонкие новации законодательных норм и нюансов толкования, точечные воздействия на институты, прецизионный пиар — весь этот изощренный арсенал средств, успешно работающий на пополнение активов бюрократической машины, абсолютно бессилен перед задачей сделать экономику другой. Для начала хотя бы в меру конкурентоспособной.
Именно в таком же «градуалистком» ключе, не годящемся для осуществления глубинных системных трансформаций, с середины шестидесятых годов проводилась и советская экономическая политика. Как ни парадоксально, старая система была в состоянии достаточно правильно диагностировать свои болезни и намечать пути решения, однако не могла лечить. Именно по этой причине была обречена на неуспех «косыгинская реформа», в рамках которой предполагалось постепенно «внедрять» в практику госпредприятий элементы хозрасчета и рыночной оценки результатов производства. Чтобы реформа «пошла», развитие хозрасчета должно было осуществляться параллельно с увеличением доли экономически активного населения в стоимости внутреннего продукта, повышением стандартов личного потребления, допущением в сферу собственности граждан средств производства и участия в капитале. Даже самая ответственная работа тогдашней бюрократии по реформированию хозмеханизма без изменений в идеологическом фундаменте была лишена смысла, поэтому гораздо честнее было реформу свернуть — что и было сделано. Спустя 15 лет после А.Косыгина на тот же путь (с немногим лучшими результатами) вступило предпоследнее союзное правительство Н.Рыжкова. У первого полноценного правительства «независимой» России под руководством Е.Гайдара сил и духа хватило лишь на разгосударствление основных институтов, регулирующих экономическую жизнь, или их частичную модернизацию (то, что рынок в нашей стране не был создан в 1992 году, а лишь перешел из одного неравновесного состояния в другое, сказано и написано немало, и именно поэтому 2 января (первый день действия указа об освобождении цен) не отмечалось cпустя десять лет как очередная памятная дата). После непродолжительной «бури” — в основном в сфере идей,- к началу 1993 года правительственная экономическая политика вновь вернулась в лоно привычной практики «малых дел», оставив свой вмененный предмет — национальную экономику — в значительно более запущенном состоянии.
Боюсь быть обвиненным в максимализме, но на ландшафте государственной экономической политики последней четверти века вижу лишь одну достойную вершину — это закон о кооперации, вышедший в 1987 году, и легализовавший массовое предпринимательство. В том же контексте можно упомянуть и знаменитый указ о свободе торговли 1991 года. Наряду с загрязнением улиц городов отходами от «всенародной спекуляции», этот указ подарил стране несколько сот тысяч «челноков» — полноценный класс малых предпринимателей, явочным порядком занявшим и отстоявшим свою нишу в процессе перехода монополии внешней торговали от государства в руки крупного бизнеса. Практически все остальные государственные решения несопоставимы с названными по своей энергетике и силе структурного воздействия на экономическую жизнь.
Если высказанная только что оценка покажется надуманной, посмотрите внимательней — без появления на рубеже девяностых годов первых легальных капиталов и без массового народного предпринимательства, произошедшего от «челночного» бизнеса, многими ли хотя бы внешними атрибутами отличалась бы современная российская экономика от старой советской?
Мотивации против угроз
Несколько лет назад целым рядом политиков было высказано и подхвачено утверждение, что по причине совпадения пиковых выплат по внешним долгам и истечения расчетных сроков эксплуатации большей части основных фондов страну ждет так называемая “проблема 2003” — дефолт на фоне техногенных катастроф. К счастью, объективный анализ платежных возможностей страны и темпов старения ее производственного и инфраструктурного потенциала дают шанс в ближайшие несколько лет избежать подобной перспективы. Тем более если реальные угрозы лежат в совершенно другой плоскости.
Представьте на мгновение: внешние долги выплачены на 100%, основные фонды обновлены (в нефтепроводах заменены трубы, новые мосты простоят еще 50 лет и т.д.). Жизнь при этом сделается спокойнее и безопасней, но станет ли другим качество экономического развития? Вряд ли. Качество развития, обеспечивающее экономическую безопасность государства на длительную перспективу, определяется, как минимум, наличием внутренних источников роста, активным самостоятельным поиском конкурентных решений со стороны хозяйствующих субъектов и растущей “интеллектуальной емкостью” внутреннего продукта. В пятидесятые годы прошедшего столетия, опираясь на полуразрушенную войной, отстававшую от США на 20-25 лет материально-техническую основу, в условиях абсолютно неразвитой инфраструктуры, экономика СССР была в состоянии динамично расти, лидируя в целом ряде наиболее актуальных направлений технологического соревнования, обеспечивая помощью и товарными кредитами добрую треть мира. В этот период качество экономического роста советской экономики было превосходным. Однако не в пример в более спокойную и обустроенную эпоху “нефтедолларов Самотлора”, когда можно было позволять себе решать возникающие проблемы через закупку за рубежом комплектного технологического оборудования и готовых товаров, на смену динамичному росту пришел застой.
Источник роста и конкурентоспособности лежит, как видим, не в величине долгового бремени или степени жизнеспособности инфраструктуры — хотя эти факторы, безусловно, играют для него огромную роль. Этот источник не может не иметь творческой природы, поскольку экономический рост и конкурентоспособность — всегда суть лучших, чем у остальных, результатов труда, а природные, инфраструктурные и политические факторы являются лишь фоном для их проявления. В конечном счете, источник роста — в целях, установках, потребительских и деловых стереотипах экономически активной части населения. Всякий человек всегда стремится к увеличению своего благосостояния, но далеко не каждый — к тому, чтобы параллельно прилагать усилия к созданию комфортной и безопасной среды обитания. Еще меньшая часть экономически активного населения озадачена формированием долгосрочных преимуществ, определяющих конкурентоспособность своиэ общественных функций, прежде всего бизнеса. Первый пример (поддержание благосостояния) характеризует ситуацию простого воспроизводства или роста, эксплуатирующего «лежащие на поверхности» факторы — природные ресурсы, выгодную мировую конъюнктуру и т.д. Именно таким качеством роста характеризуется современная российская экономика. Тип роста по схеме «благосостояние плюс обустроенная среда» мобилизует силы и энергию на развитие материального производства, сферы услуг и инфрастуктуры в пределах, необходимых для улучшения качества жизни по более высоким, но реально достижимым стереотипам. Наиболее полно данный тип роста, основанный на ввозе «технологий качественной жизни», проявляется сейчас в странах Восточной Европы. И, наконец, третий тип роста, мотивируемый в первую очередь технологическим поиском, на сегодняшний день является прерогативой лидеров постиндустриального мира, прежде всего США. Глобальная «война с терроризмом», объявленная Соединенными Штатами, дает их экономике дополнительный импульс для конструирования и практического воплощения новых факторов конкурентоспособности. Мы же пока лишь можем гордиться тем, что имели схожий период в эпоху пятидесятых…
Какого же рода энергетическое воздействие необходимо сегодня доля перевода российской экономики на более высокую орбиту? Отклоняя как заведомо неприемлемые варианты «мобилизационной экономики», источник нового качества роста следует искать в массовом активном конструировании экономическими субъектами не только источников благ, но и условий для их конкурентоспособного воспроизводства. Говоря языком лозунгов, парадигму «Обогащайтесь!» следовало бы дополнить: «Обогащайтесь с мыслью о завтрашнем дне».
К слову, «мысль о завтрашнем дне» серьезно пригодилась бы нам при вступлении в ВТО. В противном случае все с огромным трудом согласованные Россией на 10-летний переходный период льготы национальным производителям и меры защиты рынка в очередной раз обогатят часть населения, после чего так и не восстановившая конкурентоспособность российская экономика рухнет. Возможно, что навсегда…
Последний шанс?
У хронической неуспешности реформ последнего десятилетия есть, как минимум, две фундаментальные причины: отсутствие должным образом продуманной, соизмеренной по этапам и ресурсам стратегии, и отсутствие субъекта, с которым бы власть могла осуществлять конструктивное взаимодействие в процессе реформирования и развития экономики.
На протяжении всего последнего десятилетия власть предпочитала вести диалог, в основном, с крупным бизнесом. Такой диалог был исключительно продуктивен для успеха первоначального накопления обеих партий. Однако режим преференций и государственного протекционизма сыграл с крупным бизнесом злую шутку — он потерял волю к обеспечению собственной конкурентоспособности. Даже осознав эту проблему, он вряд ли сможет ее решить — стоимость единовременных затрата велика, многоуровневая система управления относительно хорошо работает только в стационарных условиях, свободных финансовых ресурсов в требуемых масштабах России нет, что «кредитная история» безнадежно испорчена прошлыми вольностями, инвестиции с Запада практически не идут. У большинства рулевых крупного бизнеса нет и глубоких мотиваций пускаться на риск во имя уже давно обеспеченного личного будущего.
Принципиально другие возможности открываются при взаимодействии власти с со средним, а также с малым бизнесом. В этой среде значительно более развиты мотивации успеха и личной ответственности, определяющие заботу о завтрашнем дне. Последняя означает для предпринимателя ни что иное, как постоянную и напряженную борьбу за собственную конкурентоспособность. Борьбу, косвенным результатом которой является увеличение спроса, стимулирующее рост. Ну а основным результатом становится конкурентоспособное производство, обеспечивающее в национальном масштабе и бездефицитный бюджет, и положительное платежное сальдо, и действенную защиту внутреннего рынка при росте реального эффективного курса рубля…
Таким образом, малый и средний бизнес в лице своих собственников и операторов является на сегодняшний день естественным энергетическим резервуаром, способным поддерживать качественно новый тип роста. При этом произошла бы смена мотивационной основы экономики с нынешней модели, ориентированной на экспортный спрос или на внутреннее импортозамещение, на принципиально другую, основанную на обеспечении факторов долгосрочного устойчивого развития бизнеса.
Задачами государственной политики по отношению к наиболее активной, однако до сих пор не располагающей достаточной капитализацией части российского предпринимательского класса должны стать не только расширенные меры поддержки, но и содействие в повышении «интеллектуалоемкости» ее продукции и услуг. В том числе — путем перенаправления в этот сектор платежеспособного спроса со стороны крупных государственных и частных высокотехнологичных проектов. Малый и средний бизнес должны, наконец, шагнуть за пределы общепита, автосервиса и ведомого “по старинке” сельскохозяйственного производства к современным технологиям. Ведь среднее советское (российское) промышленное предприятие с числом занятых до 100-300 человек — по всем мировым стандартам типичный объект данной категории бизнеса. Именно такие предприятия, а не вошедшие в олигархическую обойму промышленные гиганты, составляют основу народнохозяйственного комплекса, обеспечивают жизнь в тысячах городах и поселках, формируют в национальном масштабе столь актуальный платежеспособный спрос.
Не требует доказательств, что поддержание межотраслевого спроса значительно результативнее, чем поиски кредитования. Тем более, что при скудости спроса последнее бесполезно. Поскольку уровень добавленной стоимости в цене современной продукции производственно-технического назначения и в сфере услуг превышает 50 процентов, соответствующий спрос сможет с достаточной полнотой восполнить недостаток возможностей по прямому кредитованию.
Политика по «раскрепощению» энергетики среднего и малого бизнеса должна осуществляться в контексте адресной государственной поддержки высокотехнологичных отраслей и конкурентоспособных производств — в том числе и относящихся к «епархии» бизнеса крупного. Одним из критериев данной господдержки могло бы стать требование осуществления закупок продукции и услуг в рамках торгов с диверсифицированной номенклатурой и авансовыми преференциями, облегчающими участие в тендере широкого круга малых и средних предприятий. Другим критерием следовало бы признать выполнение определенных требований антимонопольного регулирования.
Логика государственной поддержки крупного бизнеса, технологически взаимодействующего с «младшими партнерами», предполагает активную кредитную политику. В условиях недостаточной капитализации российской финансовой системы основным источником долгосрочных кредитных ресурсов может служить управляемая эмиссия. При условии ответственного исполнения заемщиками своих кредитных обязательств и производства продукции (услуг) с высокой долей добавленной стоимости, управляемая кредитная эмиссия не провоцирует избыточного денежного предложения и безопасна с точки зрения инфляции. Кредитная эмиссия, осуществляемая в рамках адресных инвестиционных программ с сильным мультипликативным эффектом для малого и среднего бизнеса, может и должна стать основным инструментом государственной политики по структурной перестройке и восстановлению конкурентоспособности национальной экономики.
Например, крупная агропромышленная компания за счет эмиссионного кредита реализует проект по развитию глубокой переработки пищевых белков растительного происхождения (направление, в котором Россия до сих пор не имеет производств, сопоставимых по конкурентоспособности с ведущими зарубежными странами). Одним из условий господдержки проекта, реализуемой через систему прямых и косвенных регуляторов, должно являться формирование эффективной сырьевой зоны, представленной частными сельскохозяйственными предприятиями, независимыми фермерами и их кооперативами, а также обслуживающими предприятиями инфраструктуры. Поскольку в рамках данной технологии отношение вновь созданной стоимости к стоимости перенесенной (потребленным ресурсам) достигает 70-90%, что заведомо превосходит рыночную цену кредита, то даже в случае невозврата избыточное денежное предложение будет полностью компенсировано приростом востребованной рынком товарной массы. По завершении же плановой стерилизации эмиссионного кредита немедленно появится возможность с полной гарантией инфляционной безопасности применить аналогичную процедуру к очередным проектам, пусть даже характеризующимся меньшей результативностью.
Важнейшим условием эмиссионного кредитования должен быть ясный и обоснованный прогноз по выполнению проектами критериев конкурентоспособности и устойчивого роста. Вряд ли здесь поможет становящаяся сейчас модной идея восполнения нехватки внутренних кредитных ресурсов государственным учетом векселей первоклассных заемщиков — поскольку один лишь показатель платежеспособности заемщика не гарантирует выполнение этих принципиальных для безопасной эмиссии требований.
С целью обеспечения гарантированного исполнения обязательств компаниями, участвующими в соответствующих программах и проектах, необходим эффективный механизм обращения неисполненных обязательств в государственное управление с правом продажи. Приватизация соответствующих активов с участием в ней субъектов малого и среднего бизнеса позволит не только «впрыснуть” их “свежую кровь» в сферу управления крупной промышленной собственностью, но и станет преградой продолжающейся сверхконцентрации капитала, будет способствовать открытости и демократичности фондового рынка.
Когда в российской экономической системе, скроенной по старым советским лекалам, станут заметными процессы формирования массового и дееспособного предпринимательского класса, а в сферах производства и обмена конкурентная борьба начнет вестись не силой огнестрельного оружия или черного пиара, а собственным умом и напряженной работой, наконец-то станет возможным эффективное применение тех или иных теоретических концепций. Именно в такой среде либеральная экономическая политика сможет быть воспринята обществом и принести реальные плоды.
Вместо заключения
Суждения, высказанные в настоящей статье, могут показаться спорными и неоднозначными. Действительно, за последние годы привычными категориями для нас стали взаимоотношения олигархов, состояние мирового рынка нефти, судьба «Газпрома» и подобные проблемы. Но не по причине ли зашоренности от созерцания борьбы «титанов» мы не замечаем ни скрытых угроз, ни путей, позволяющих их избежать?
Экономика не является эмпирической наукой, количественный анализ играет в ней в основном иллюстративную роль. Базируясь на априорных логических построениях, экономическая наука способна если не указать единственно верный путь, то предложить несколько разумных вариантов, а также помочь с поиском подстерегающих опасностей. Уверен, что с этой точки зрения пользы от прочитанного будет больше, чем вреда.
И еще — всякая теория обязана иметь нравственное измерение. Неприемлем любой проект «преобразования России», допускающий в качестве переходного звена невиданную концентрацию богатства на фоне обнищания и нравственной деградации. Без поиска альтернативных моделей развития, восстанавливающих, наряду с факторами роста и конкурентоспособности, также и социальную справедливость, мы обрекаем себя на незавидное будущее.
